Татьяна Янушевич - Мое время

Птиц профессор знал превосходно. На весеннем пролете их было великое множество, каждый день - новые. Наша коллекция успешно пополнялась.

Так мы жили на острове размеренно и дружно, вполне довольные пернатым общением. Изредка встречали нелюдимого рыбака-одиночку по фамилии Перебей-Нос. Он кочевал по озерам со своим неизменным другом Шариком. Жил прямо в лодке, там у него была проволочная жаровня, где он и варил свою похлебку. Проплывая мимо, мы замечали порой струйку дыма над тростником, и слышалось бормотание нараспев:

- Во-от, Шарик, нало-о-вим ры-бы, отвезе-ом на база-ар, тебе ку-пим хле-е-ба, а мне шта-ны-ы...

Говорят, зимой он поселялся в норе на краю деревни.

Однажды к нам пожаловали гости. Еще до рассвета разбудили нас чьи-то голоса и монотонная песня, слов не разобрать, только припев: "Адвентисты, коммунисты, ко-локольчик динь-динь-динь", - после каждого куплета, "Коммунисты, анархисты, колокольчик динь-динь-динь" .., и так далее.

- Дедко, а ты песню сам сочинил? - спрашивает кто-то басом.

- Сам, - отвечает тенорок.

- А длинная песня?

- Да как тебе сказать, отсюда до Сиваковки будет.

А до Сиваковки километров тридцать, не меньше.

"Колокольчик" этот - крючковатый старикан, будто сучок в чудной наполеоновской шляпенке, появился в этих краях недавно, говорили, ссыльный, но толком никто не знал.

Басовитый мужик - Прокоп, наивный увалень, в плечах косая сажень. Бабка Матыгорка, дальняя родственница нашей Марии Павловны. Иван Федорович, уже знакомый нам постоялец Касканы. И вот, наконец, представился мне случай повидать знаменитого контрабандиста Лапу. С ним два племянника, какие-то пасмурные недоте-пы. Лапа увидал меня, захохотал:

- А, Янушевич! Я твоему батьке три рубля должен. Уже десять лет прошло, поди забыл, напомни, пусть еще десять лет ждет!

Живчик, невысокого роста, коренастый, с длинными тараканьими усами, а глаза рысьи, так и рыщут, и сам на месте не усидит, вскакивает, то в сарайчик заглянет, то под лодку. Тут как раз приплыл Петр Яковлевич с рыбой. Лапа моментально осмотрел улов, выбрал пару больших рыбин, бросил племяннику:

- Генка, свари!

- А в чем варить-то? - буркнул тот.

Над костром висел чей-то котелок. Лапа схватил котелок, выплеснул:

- Вот тебе посуда.

Никто не посмел пикнуть.

Правда, потом Лапа угостил всех варевом, - такие люди, живущие за чужой счет, обычно натуры широкие. И хохот его нагловатый, надо сказать, не был обиден, но повстречаться с ним еще раз не хотелось.

Народ съехался на наш островок за ханой, рисовой водкой, будто бы Крыловы привезли и спрятали несколько ящиков. Слух не подтвердился, и гости убрались восвояси.

Остался Иван Федорович, он еще раньше обещал навестить нас. Когда-то он был участником экспедиции профессора Солдатова, известного ихтиолога на Камчатке. Хорошо знал рыб и много помог нам советами. Видно, и самому было интересно познакомиться с Иогансеном покороче.

Еще задержалась бабка Матыгорка. Высокая сутулая баба-яга, лет семидесяти, орудуя шестом как заправский рыбак, она приплыла из Сиваковки порыбачить, а может, тоже про хану прослышала. Нам с Колькой она внушала прямо-таки детский страх, теперь уж можно признаться, - то ли колдунья, то ли зловещая темная старуха. Хотя вроде бы просто ленивая баба. Она ни разу не помогла Марии Павловне, поест и спать, поест, и опять на бок. Правда, рыбу привозила. Мы подозревали, что из чужих сетей, но никто не считал, там, где старики ставили сети, рыба кишела. Непотрошеную бросала в бочку с рассолом, даже Иван Федорович не выдерживал и чертыхался в сердцах.

Вскоре Иван Федорович собрался домой. Матыгорка тоже зашевелилась и давай сманивать Марию Павловну:

- Поедем со мной, да поедем. Там свадьба будет, поживешь, родню повидаешь, а через три дня сама привезу тебя обратно.

Старуха наша давно уж никуда не отлучалась с острова, и старика жаль одного оставлять, да и тот отговаривал, как знал:

- Не езжай, старуха, ох, не езжай. Худо будет...

Однако сманила.

Ну и мы тронулись в путь, хотелось еще побывать на полуострове Рябоконь по ту сторону реки Лефу. Оставили Петру Яковлевичу банку с формалином, чтобы бросал туда интересных рыбешек, через неделю обещали вернуться.

На полуострове тоже живет семья рыбаков. Заплутавшись в проходах между зарослями тростника, подплываем уже в темноте. Покрякивают утки, перекликаются выпи, вдруг Колька шепчет:

- Тише! Плачет...

Прислушиваемся, - не то плачет, не то поет, вот уже ясно различима песня, жалобная, тоскливая, что-то о рыбаках, о воде и зеленых камышах. Импровизация немудреная, но удивительный голос, нежный, призрачный как туман.

Показался огонек. Нас выскочил встречать пацанишка лет пятнадцати, откуда-то со стороны подошел парень, что пел, немного странный. Только в избе при свете лампы мы увидели красивое его правильное лицо с пустыми глазницами. Года три назад приплыл Иван с рыбой, а младший брат Сенька балует с ружьем на берегу.

- Стой, стреляю! - кричит, думал, что не заряжено.

Мелкой дробью не убило, а глаз лишился парень, пригоден только сети вязать. Да еще песню плакать...

Утром каждый занялся своим делом. Мне предстояло сходить в "Цапелиное царство". Вдруг Колька взъерепенился:

- А почему не я?

- Ты же дежурный.

- Ну так я бы завтра.

Пришлось бросать жребий, что, кстати, ничего не меняло, я же знал свою счастливую звезду.

Пошел налегке, сунул только в брезентовую сумку кусок хлеба на всякий случай.

Цапелиное царство стоило своего названия. Колония расселилась в густом ивняке, который рос в виде острова в обширном осоковом болоте. Каждый куст занят гнездом, в каких-то еще яйца, в других птенцы разного возраста, шипят, клювы разевают, а над головой с криками кружат тучи цапель. От такой массы птиц я сначала растерялся. Мало того, что орали, ястри их, каждая сверху норовила выпустить струю, целясь в меня весьма удачно. Ну что ж, наука требует жертв. Добыть серую цаплю не было корысти, а белую я так и не встретил, очень редкая здесь птица. Взял для коллекции четыре яйца и спрятал в кепку.

Внезапно вылетел орел-кликун, этот нам был интересен. Странно, что он сумел пробраться в центр колонии, обычно стая прогоняет любого хищника.

Дойдя до конца кустарника, а это километра четыре, почувствовал неладное. Подул сильный холодный ветер, а потом и с дождем. На Ханке господствуют три ветра: со стороны Китая дует "китаец", с берега "сибиряк", а с юго-востока "моряк" нагоняет воду из озера в низкие берега. Я шел уже по колено в воде, и как на грех, у самых ног сновали, раздвигая осоку, огромные рыбины. Как тут устоишь? Выстрел, и через минуту сазан болтается на шнурке за спиной рядом с орлом.

Приближался вечер, пора было возвращаться. Промок, продрог, изрядно проголодался, но хлеб берег, вдруг не удастся выбраться из этого "царства" до утра.