Игорь Яркевич - Ум, секс, литература

Джек замечает - в дни премьер русского драматурга Чехова в Америке увеличивается количество засунутых под мышку хуев, нарисованных на жопе символов, разбросанных в разные стороны яиц и связанных в тройной узел клитора с пальцами и ноздрями. Джек начинает охоту. Джек читает Чехова, хотя у него вызывают отвращение и сам процесс чтения, и этот писатель. Но такая у Джека работа: ловить сексуальных маньяков! И вдруг Джек понимает, в чем тут дело! Ведь Джек - мужчина хоть и ебнутый, но сообразительный. Не зря он читал и перечитывал Чехова! Америку, понял Джек, беспокоит некто, кого русская классика сделала лопоухим козликом, кому она не давала думать и ебаться. Теперь этот некто хочет сделать то же самое с Америкой и с американцами.

На Бродвее - очередная премьера "Вишневого сада". На Бродвее "Вишневый сад" любят, ценят и постоянно ставят! Джек убеждает театральный профсоюз и артистов отменить спектакль, но все категорически против: билеты уже проданы. В гипотезу Джека никто не верит.

Утром в день премьеры перед театром находят очередной засунутый под мышку хуй и очередные разбросанные во все стороны яйца. Но Джеку по-прежнему не верят. Премьера все равно состоится.

Ну, вот и премьера. Начало спектакля. Джек - наготове. Джек знает: рядом - некто, в любой момент готовый превратить "Вишневый сад" в кровавый ад. Джек незаметно в конце первого акта обходит ряды и замечает нервного мужчину с русским выражением лица и высоко поднятым хуем. Все другие мужчины уже спят с середины первого акта, и половые члены их спят, а этот вот не спит! Значит, этот - некто! Джек бросается на Фредерика. Фредерик яростно сопротивляется и хватает Джека зубами за хуй. Но Джек - матерый полицейский! Джек знает, что делать в таких вот случаях! Конечно, Джеку немного жалко Фредерика, Джек понимает: виноват не Фредерик, когда-то Федя, виновата русская классика, которая сделала Фредерика сексуальным маньяком. Но Джек полицейский, и его функции - останавливать таких вот Фредериков, бывших когда-то Федями. Америка должна спать спокойно, а у козликов-американцев никто не может отнять право на то, чтобы думать и чтобы ебаться. Поэтому Джек выбивает Фредерику хуем все зубы и пробивает ему глотку и голову. Фредерик посылает последние проклятья в сторону сцены с "Вишневым садом" и козликов-американцев. Джек вытирает испачканный кровью и зубной крошкой хуй, а затем подает в Конгресс и муниципалитет Нью-Йорка предложение раз и навсегда запретить вечерние представления пьес русского драматурга Чехова.

Вот так, Лена, в девяностых годах будут обходиться с Чеховым. И с Борхесом будут обходиться точно так же. Просто до Борхеса Джек еще не добрался.

На Борхесе мы почти помирились. Лена вдруг охладела к "Вишневому аду". Лена больше не заставляла меня учить роль Феди. Не заставляла меня учиться играть на гитаре для роли Феди. Не заставляла немедленно прийти к Богу. Не вспоминала о классике и запрещенной литературе. Мы снова целовались. Держались за руки. Лена дважды робко потрогала меня за хуй. Хуй испугался. Хуй не среагировал. Он не поверил своему счастью. Он думал, что его снова станут мучить "Вишневым адом".

У меня не поднимался на Лену хуй. Хотел, пытался, мучился, но не поднимался. Так не поднимается рука на близкого и родного человека. Хотя близкий родной человек давно заслужил, чтобы его как следует выебали! Он сам очень хочет. Но хую не прикажешь. Он стесняется. Он уже не готов к прямым контактам с пиздой.

Лена еще раз заходила ко мне в институт. И еще раз заходила. Ей было тяжело в институте. Мне тоже было тяжело в институте. Русская историческая школа не состоялась. Советская историческая школа не состоялась. В русской истории и так мало светлых моментов, сплошные Иваны Грозные, Сталины и корейские самолеты, а вот еще и школа не состоялась! Находиться в историко-архивном институте - все равно что висеть над пропастью.

Философия лучше, чем история. Кант. Гегель. Флоренский. "Критика чистого разума". "Феноменология духа". "Столп и утверждение истины". Хорошие книги. Но плохие переводы. И разума к тому же нет. И духа нет. Истины тоже нет. Разум, конечно, есть. И дух есть! Как же без духа? Истина тоже есть. Все есть. Только в оригинале эти книги назывались иначе: "Столп и утверждение пизды", "Феноменология хуя", "Критика чистого коитуса". Все дело, Лена в переводах. Хотя вроде бы "Столп и утверждение истины" Флоренского я читал в оригинале.

Истории нет. История в минусе. Философия шла до определенного предела. Дальше этого предела она не идет. Хуй и пизда тоже доходят до определенного предела и тоже дальше не идут. Но эти пределы не пересекаются. А надо, Лена, очень надо, чтобы пересекались!

Окончательно нас помирил Феллини. Мы смотрели "Казанову" или "Амаркорд". Наверное, все-таки "Казанова". Феллини его снял в начале семидесятых. Он дошел до нас в начале восьмидесятых. Лучше поздно, чем никогда. Лучше никогда, чем, Лена, поздно. Между никогда и поздно разницы нет. Кризис девяностых и конца века во многом обусловлен тем, что поздно и никогда пошли рука об руку. Как две бляди-близняшки.

"Казанова" не шел официально. Мы видели его на закрытом просмотре. Или на видео; точно не помню. Русские люди обижались на советскую власть. Советская власть не давала официально смотреть "Казанову". Советская власть берегла русских людей. "Казанова" так же опускает в жопу времени, как и мексиканский телесериал. Советская власть берегла русских людей от тоски жизни. Советская власть берегла их от жопы времени. Но она не сберегла русских людей ни от "Казановы", ни от мексиканского телесериала. Перед жопой времени оказалась бессильной даже она.

Сейчас, Лена, в почти конце девяностых, Феллини смотреть так же интересно, как мексиканский телесериал. Феллини, Лена, то же самое. Басня с моралью. Только по-европейски. Феллини ближе к Крылову, чем ты, Лена, думаешь.

На Феллини Лена крепко взяла меня за хуй. Не так, как в цирке на слоне. Но уже почти так. Теперь можно сравнивать.

Феллини была близка эстетика цирка. Феллини плотно и успешно работал с этой эстетикой. Но в эстетике хуя и пизды больше ума и счастья, чем в эстетике цирка. И секса там, конечно, больше. Но и эстетика цирка - тоже, несмотря ни на что, эстетика очень интересная. Особенно когда рядом Лена.

На женщину давить не надо. Зачем на нее давить? Не надо на нее давить. Вообще не надо ни на кого давить, а на женщину - тем более! Из нее все и так выходит само. Из Лены капля за каплей выходил "Вишневый ад". В Лене становилось все меньше и меньше вишен. Иногда она начинала говорить о Пастернаке, о советской власти, о театре, о том, что, живи Чехов сегодня, он бы написал не "Вишневый сад", а "Вишневый ад" или даже "Вишневый зад", но тут же сама себя обрывала. Менструация Лены наверняка пахла вишней.