Сергей Юрьенен - Сделай мне больно

- Мерси, - сказал он, придвигая кофе. - Кто сей?

- Компатриот.

- Интересовался?

- Тобой.

- Как, то есть?

- Спрашивал, не югослав ли ты. Как ты себя чувствуешь?

- Прекрасно. Венгром...

- Я рада, - улыбнулась Иби. - Но лучше чувствуй себя русским.

- В том-то и дело. В том-то все и дело, что русским чувствую себя, лишь только перевоплощаясь. Всечеловечность, что ты хочешь. А ты невыносимо элегантна. И вообще такой амбьянс, что зарыдать и мордою об мрамор. Что ты читаешь? Можно?..

Узкая и тонкая, книжечка была в ледериновом переплете с полустертым золотым тиснением. Гид по Будапешту 1936 года. По-английски. Он раскрыл и прочитал:

- Would you like to spend a Royal Time in Budapest? Yes, I would, сказал он. - Why shouldn't I...? Откуда у тебя это ретро?

- Дома нашла.

- Если да, - читал он дальше вслух, - то следуйте программе, которая была разработана составителем сего буклета в связи с визитом, Принца Уэлльского и отмечена первой премией на конкурсе. День первый, утро... (Он перекинул страничку.) После обеда... Прогулка по главным улицам центра, чай в "Джербо". Поездка по Дунаю либо в моторной лодке, либо в "Софии" прогулочном катере люкс. Вечером цыганская музыка (дирижер Имре Мадьяри) на террасе ресторана "Гундель", где бассейн с волнами, или в саду на крыше отеля "Ритц". Затем - в кабаре "Мулен-Руж"...

Он вернул ей книжку.

- Кроме Дуная что-нибудь осталось?

- Цыганская музыка.

- А еще?

- Осталось все. Или почти. Но под другими именами. Кафе "Джербо" - мы в нем.

- Это оно?

- Оно. Но если ты, как принц, предпочитаешь чай, то...

- Ни в коем случае. Спасибо. То, что нужно.

- А как прошло?

- Не говори.

- Что ты читал?

- Который тебе понравился. - Он вынул бензиновую зажигалку, показал ей (напомнить про танк) и дал огня. - Про параноика в поезде.

- Им не понравился?

Он усмехнулся.

- Не поняли?

- Если и поняли, - сказал он, - виду не подали. Реакция была молчание. И если бы на этом кончилось, Иби, я был бы счастлив. Но стали задавать вопросы, и я наговорил три бочки арестантов.

- Как?..

- Тюремная наша идиома.

- Забудь. Уже прошло.

- Будем надеяться, - вздохнул он и посмотрел, как она курит, разжимая при затяжке на белой сигарете пальцы. - Но, правда, Иби? зачем ты столь изыскана сегодня?

- Тебя пугает?

- Меня охватывает спесь. Принцем крови начинаю себя чувствовать. Вскипает голубая моя кровь.

- Просто в юбке ты меня не видел.

- Я в целом! Облик...

- Какой!

- На букву "И".

- Идиотский?

- Интеллектуальный.

- Импортный?

- Интернациональный.

- Инертный?

- Инициативный.

- Инфантильный?

- Инфернальный.

Интервал. Потом она придумала:

- Инцестуозный?

- Идеальный.

- Неправда! Нос у меня длинный.

- А нос на букву "А". Аристократический. Можно сигарету?

- А я их для тебя купила. За валюту. В "Дуна-Интеркоктиненталь". В машине целый блок. И скотч. Ты любишь?

- Кто же не любит.

- Скажи мне, Александр, случайно, ты не сатанист?

- Не очень.

- А в Бога веришь?

- Я в ангелов пар экселянс?.

- А в падших?

- Тоже.

- В Сегеде, - опустила она глаза, - у меня в номере их была целая стая. Все падшие до одного. И я на них смотрена, когда...

- Когда?

- Ну, когда с твоего позволения. Соло... Mais dis-donc, tu sais parler Francais??

- Слегка.

- А хочешь, сходим во Французский Институт?

- Институт? Звучит серьезно. Надеюсь, это бывший "Мулен Руж"?

- Почему "бывший"? "Мулен Руж" как был, так и остался. Но этот by night? для простых людей. А мы с тобой пойдем в кино.

- На что?

Она закрыла гид и придавила в черной пепельнице окурок с оттиском губной помады.

- На то, чего в Москве вам не покажут. Даже у нас выходят в шоке.

* * *

Когда двумя сложенными пальцами - по-пистолетному - эсэсовец с фуражке с высокой тульей разжал коленнопреклоненной зубы, Иби сдавила его так, что Александр чуть не вскрикнул. Картина была - действительно. В ней тоже был Дунай, но по ту сторону границ - в прекрасной Вене, где бывшая узница концлагеря отыскала своего палача за стойкой отеля в роли ночного портье. Одна пара преклонных лет ушла среди сеанса. Потом какой-тo офицер увел из зала свою девушку - невесту, судя по светлому платью с кружевами.

Александр так увлекся, что, не имея на себе трусов, местами даже забывал про руку своей девушки в левом кармане брюк - плененную карманом и вместе с ним безумствующую там на ощупь и вслепую. Когда сквозь тьму возникли бледные огни неторопливой реостатной люстры, Иби выхватила руку и прижала ладонь к лицу, закрыв глаза при этом непристойном обонянии. Он взял ее за локоть, она покорно поднялась, но под уклон шла как слепая, а когда вышли из зала на асфальт, остановилась - прямо посреди толпы,

Как бы слепо она смотрела на него, не двигаясь при этом с места, а он стоял с цветком, не зная, что и думать. Сдвиг по фазе? Приступ кататонии? Воспитанные будапештцы их обходили, будто так и надо. Внимания не обращая. И разошлись, оставив их в теснине меж домов.

Он приблизился, взял за руку.

- Что с тобой?

Она нагибала голову, глядя при этом исподлобья и улыбаясь затравленно, но как бы себе на уме.

- Ici?.

Круглые бока кинотеатра под названием "Корвин" с двух сторон огибали большие старые здания - этажей в семь-восемь. Этакие вогнутые бастионы все окна уже почти зашторены. Дно этой урбанистической расщелины озаряли отсветы неона.

- Что здесь?

С той же улыбкой она вырвала у него розу, хрустнувшую целлофаном. Схватила за локоть, за вельвет рукава:

- К стене ладонями! Не двигаться!

Упираясь в стену кинотеатра, он следил за элегантно одетой европейкой. А делала эта европейка вот что: разодрала целлофановую упаковку, сшитую скрепкой, вытянула со стеблем розу, села на корточки и положила цветок поперек бедер. Коленом, обтянутым нейлоном, уперлась о тротуар и стала собирать вокруг себя мусор - клочки билетиков, комочки фольги с прожеванными и завернутыми туда резинками, расплющенные крышки от пивных бутылок, раздавленные окурки, шпильки. Ало озаренными пальцами с крылышками ногтей, маникюр на которых казался черным. Бросая все это в прозрачные ножны от вынутой розы, она вращалась на колене, шаркая подошвой по тротуару. Потом она все это упаковала в сумочку, а вынула губную помаду, открыла, вывинтила и стала, переползая на коленях, выписывать звезду на тротуаре, пятиконечную, но потеряла равновесие и ухватилась за него стоявшего столбом. За бедра - больно впившись ногтями. И прижалась к вельветовой ширинке, к тому, что под ней - оробелому. Лицом прижалась. Лбом. Щекой - отчего сдвинулись ее очки, не снятые после сеанса.

Чтобы в Союзе они бросались перед ним на колени, такого Александр не помнил. Если и случалось, то не на улице, во всяком случае. Первой мыслью было, что, слава Богу, без трусов он. После душа чистых в своем запасе не нашел и вышел без. Но джинсы - уже вторую неделю не снимая. Козлом, конечно, не несло, но все же и не розами. Что Иби вовсе не смущало - в ее аффекте. Осторожно он снял с нее очки, сложил и бережно упрятал в боковой карман пиджака. Коснулся стриженой головы. Того не желая, ничего он не мог поделать со своим выпиранием, бухающим ей прямо в лицо. Более неуместной эрекции он в жизни, кажется, не имел, "Ну, я тебя прошу!.." - сказал он и сделал попытку опуститься на колени тоже. В ответ она стала бить его кулаком по ногам, по мускулам, заставив выпрямиться, ухватилась за пряжку ремня и стала "молнию" из-под нее расстегивать. Раздергивать. При этом Иби бубнила ему в пах: "Все мальчики погибли, все девочки погибли..." Какая-то пара на пути к вогнутому дому рядом, к арке в глубине, увидев эту сцену, повернула назад, решив, что лучше обогнуть кинотеатр с дальней стороны.