Любовь Кабо - Ровесники Октября

6. РАЗВИЛКА

- Раскисли от всей этой демагогии: "ценнейший капитал - это люди..." В Ленинграде, между прочим, арестовывают - вот тебе и ценнейший капитал... Это, конечно, опять Юрка. Вьется над Женькой, как комар, наметивший жертву, и Женька, совсем как от комара, от него отмахивается: - Повторяешь сплетни. - Сплетни! Равнодушная, - пока тебя не коснулось... Спорить ему, в общем-то, не хочется. Взыгрывает природная добросовестность, вот и все: взялся что-то делать - делай, неси без жалоб апостольский крест. Очень не хочется спорить. Вчера отец в преддверии близкого выпуска пригласил видного в своей области специалиста, профессора Преображенского, представил ему сына: "Ничего он у меня, Александр Игнатьевич, не боится труженик! Каждое лето - в экспедициях..." - "Очень интересно", - отозвался профессор. Начал расспрашивать. Юрка отвечал; судя по тому, что профессор впивался все более яростно, отвечал неплохо. Профессор потом сказал отцу: "Не каждый пятикурсник это знает..." Отец быстро взглянул на сына: "Что вы хотите, очень много читает. С четвертого класса - или с какого, Юрочка?" "Со второго", - поправил Юрка, просто так, справедливости ради поправил, не нужен ему был никакой профессор. Ничьего покровительства Юрке не нужно. Наука - это наука, это дело чистое, на всю жизнь, как-нибудь Юрка и сам с нею разберется. Скучливо оглядел, помнится, отцовские стеллажи. Вольтер подмигнул понимающе с верхней полки: "Ничего, терпи". Юрка терпел. Отец потом сказал: "Никогда не думал, что ты можешь с таким достоинством..." Отец был очень доволен. В общем, у Юрки было сегодня нормальное состояние человека, уверенно вступающего на выбранную однажды и навсегда, круто вверх взмывающую стезю. И если голос матери все еще взывал в нем: "Какая наука! Погляди по сторонам - кровь закипает в жилах..." - если голос этот все еще тревожил Юрку, то ведь были в нем, были и отцовские гены: страстная жажда хорошо организованного, отрешенного от всякой суеты интеллектуального труда. А тут еще, весьма кстати, речь вождя, над которой Юрка только что лениво и снисходительно издевался: "ценнейший капитал - это люди", "кадры решают все", - удобнейший момент для решительного рывка в науку!.. Женька шла рядом с ним и думала свое - и тоже, между прочим, о будущем, потому что о чем думают еще восемнадцатилетние на пороге школы? И говорят они между собой так же, как всегда говорят восемнадцатилетние: каждый о своем, некстати и невпопад, больше выговариваясь, нежели слушая, но, как это ни невероятно, слыша все и легко понимая друг друга. - Счастливый ты, Юрка.- говорит Женька, вовсе не словам его отвечая, но этим вот невысказанным мыслям. - А мне куда идти? В литературный? - Куда же еще? - Не знаю. Они шли высоким берегом Москвы-реки, самой кромкой Воробьевых гор. Майская зелень пышными купами ниспадала от ног их к далекой воде. Низкие лучи предзакатного солнца били в город, раскинутый до горизонта на противоположном берегу, поджигали церковные купола, огненными бликами метили оконные стекла. Старинной игрушкой лежал у самого берега Новодевичий монастырь. Бесшумно полз по реке крошечный катерок, от одного берега к другому раскинув длинные, тараканьи усы. - Вот ты говоришь, говоришь, - рассеянно сказала Женька, отвечая на этот раз не мыслям Юрки, но прямо и непосредственно его словам. - А можешь ты сказать, какая у тебя, ну, положительная программа, что ли? - Могу, конечно. - Наука? - Не только наука, - Юрка понял, что ограничиться сейчас в разговоре наукой несолидно как-то. - Скажем так: беспринципный гуманизм... - Что, что? - От рассеянности Женьки не осталось и следа. - Какой гуманизм? Беспринципный? Вот это программочка!.. Девчонка развеселилась не на шутку: "Гуманизм, да еще беспринципный? Что ты, что Сажица - делать вам нечего!.." Юрка и сам понимал, что выразился не бог знает как точно, но ему было все равно почему-то. Шевельнул плечами, стряхивая наброшенный внакидку пиджак: - Посидим? - Пожалуйста. Сели. - Ты же сам говорил, - напомнила Женька, - что пессимист, что уверен борьба неизбежна... - Правильно. Но люди все-таки должны быть добры... - Подожди минутку! Привстала на колени, стала что-то выковыривать из густых и темных, "печоринских" Юркиных бровей. Юрка снисходительно улыбался. Вот оно что: божья коровка! Дунул в раскрытую Женькину ладонь, божья коровка взъерошила крылышки, полетела вниз, к реке. Женька задумчиво следила за ней. - Какая тебе доброта нужна? - сказала она. - Вот мы спорим, так? А я, если хочешь знать, добрее тебя... Все тот же вид лежал перед ними, - вид, который со времени Огарева и Герцена волновал не одно поколение задумавшихся о жизни молодых москвичей. Из-за спины, из Черемушек, доносился запах дымка и свежеразрытой земли. Там шла своя вечерняя жизнь - копали огороды, ставили самовары. - Хорошо как! - тихо воскликнула Женька. Женьке и в самом деле было очень хорошо. Даже эта вот неясность дальнейшей судьбы не пугала ее, а только радостно волновала. На все Женькиной души хватит - это она знала про себя точно, - на любую судьбу, на трудности, на любовь к Володьке, пусть даже безнадежную, какую угодно - на все! На людей, которых она еще встретит. И как Юрку горделиво распирали предчувствия, так и Женьку они радостно томили: люди, очень много людей, и ты их любишь, и они, быть может, любят тебя... А Юрка опять за свое, опять силится втравить ее в зряшный, ненужный спор, - что-то совсем лишнее: насчет массового гипноза, круговой поруки... Индивидуальность, подумаешь, только одно ему и важно: то, что он - не такой, как все!.. - Юрка, хватит! - попросила Женька. Очень мягко сказала это, чтоб ничем, не дай бог, Юркину неповторимую индивидуальность не задеть. - Ты все портишь... - Что я порчу? - Ну, вот это все, - Женька кивнула головой на раскинувшийся перед ними вид. - Такой хороший вечер, а мы с тобой спорим, спорим... Вот и слово "мы" Женька сказала из деликатности, сроду бы она не стала спорить! Как и многие женщины, Женька легко поступалась истиной - ради доброго, незамутненного мира. - Давай три года не спорить - хорошо? - предложила она вдруг, неожиданно для самой себя. - В самом деле все равно нам друг друга не убедить. А за три года произойдет что-нибудь, мы и увидим, кто из нас прав. Идет? - Как хочешь! - Юрка пожал плечами, - все равно я прав. - Посмотрим! - Почему же именно три? - Сколько ты хочешь? Три - в самый раз. Встретимся специально, день в день, и кто-то один должен будет с другим согласиться... - Выдумщица ты! - без всякого осуждения, впрочем, сказал Юрка. - Пусть выдумщица. Давай руку. - Пожалуйста! - Вечер действительно был прекрасный, ради такого вечера можно согласиться на многое. - Обязательно? - Обязательно. - И три года не говорим о политике? - Женьке только это и нужно было. Юрка, посмеиваясь, опять пожал плечами. Женька весело возмутилась его самоуверенному, победоносному виду: - Ну, ты в самом деле думаешь... Тут же осеклась. Не даст она больше втравить себя в бессмысленный спор! Оба глядели друг на друга, улыбаясь затянувшейся паузе. Юрка наконец сказал - как взрослый ребенку: - И о чем же нам теперь говорить, Женечка? - Не о чем? - Я не знаю. Женька глядела искоса, дурачась от души. Она-то знала! Превосходно могла поступиться большим и неизбывным ради нечаянной радости, ради крошечного женского торжества. Зачем девчонкам надо, чтобы в них влюблялись? Каждой девчонке это зачем-то нужно. Юрка был чертовски добр и чертовски снисходителен сегодня, но не пробил еще его час, вот не пробил, и все! - именно этого удовольствия он, к сожалению, Женьке не мог доставить!..