Любовь Кабо - Ровесники Октября

11. ПРИНЯЛИ ХОРОШЕГО ЧЕЛОВЕКА

Варька с удовольствием оглядела шумную аудиторию. Глаза ее затаенно смеялись, она медлила, как человек, приготовивший окружающим приятный сюрприз. - Ну, тише все-таки, - сказала она. - Первый вопрос: завернул нам райком одно дельце. Поспешили, говорят, индивидуального подхода не проявили, чуткости... По длинным рядам, полуобнимающим трибуну, прошло движение. Кто старался податься вперед, кто, наоборот, заглянуть за спины товарищей, - всем не терпелось увидеть Спартака Гаспаряна. Спартак, зарозовев от радостного ощущения, стягивая улыбающиеся против волн губы, кивал направо-налево, раскланивался, руку к сердцу прижимал, как тенор. - Есть предложение - похлопать Спартаку! - вскочил кто-то с места и захлопал первый. И все, смеясь, захлопали,, хоть ни в какой регламент комсомольских собраний это. как известно, не входит. И Варька тоже, смеясь, захлопала. Есть собрания - и собрания. У каждого собрания свое лицо. Есть такие, на которых рвутся вперед люди похуже, всякая сволочь и шушера, ведут себя так, словно вот наконец пробил час подведения итогов окончательных, расправы необратимой: накачивают, нахлестывают себя, сами себя доводят до исступления. Всерьез верят, что партийное кликушество это и есть величайшее мерило их партийной принципиальности. Не просто кусают загрызают насмерть, рвут в клочки, глумятся над своей добычей. Хороших людей на таких собраниях словно бы вовсе нет: они сидят побледневшие, примолкшие - потому что им все равно не дадут сказать ни полслова, скованные горьким недоумением, подавленные простейшей истиной, к которой нормально чувствующий человек не может привыкнуть в течение всей своей жизни, - что мир вовсе не так хорош, как ему бы хотелось. Это - злые собрания. И есть собрания добрые. Есть собрания, на которых царит доверие и доброжелательство друг к другу и естественная радость человеческого сообщества. Когда нет прямой необходимости травить друг друга и гнать, а можно сидеть и говорить спокойно. На таких собраниях дело соседствует с шуткой, шутка - с делом, ответственность улыбчива, направляющие усилия незаметны. Любые трудности кажутся легко преодолимыми - еще бы! Куда девается на таких собраниях еще недавно бушевавшая без намордников свора впивается в скамьи, вжимается в них? Поглядеть: вроде бы тоже люди, даже улыбаются кое-как, вяло голосуют вместе с другими... У каждого собрания свои вожди, свои явные и тайные вдохновители. На каждом собрании одни лица выступают, словно в проявителе, всплывают, высвечиваются внутренним светом, другие - тускнеют, уходят в глубину, сливаются по возможности с фоном. То одни, то другие. Известная игрушка: бьет молоточком кузнец, бьет молоточком медведь, кузнец, медведь, медведь, кузнец, - никогда вместе! А бывает и так: словно ненадолго позабудут игрушку, - плотно упрется молотком в наковальню один, а другой так и останется откинутым навзничь - надолго! - с этим ненужно воздетым, бездеятельным своим молотком... Конечно, Варя Свиридова в конце тридцатых годов все это видела не так, как изрядно поумневший на литераторских бдениях автор. Варя сама не могла бы определить точно, что нравится ей в одних собраниях и что именно не нравится в других. Но какого-то опыта и ей хватало. Готовя очередное собрание, она наперед могла бы сказать, каким оно будет - злым или добрым, кто будет на поверхности, кто в тени, чьи именно лица увидит она в этот раз отчетливо. Сегодня было собрание доброе. Это было последнее комсомольское собрание в уходящем учебном году, и большой удачей было то, что собранию этому предстояло быть добрым. И конечно, не Варюхе было удивляться тому, что доброе собрание это радуется, заменяя исключение ни в чем неповинного, как выяснилось, человека строгим выговором. Варюха не удивлялась - она и сама от души радовалась. Все эти очевидные нелепости партийного, а следовательно, и комсомольского бытия приросли к Варюхе, как кожа. Всё это было навсегда ее - в этих семи водах она выкупалась, на этих семи ветрах обсушилась. И не ей было удивляться тому, что райком после всех спущенных- сверху инструкций, после всех негласных распоряжений и доверительных разговоров за глухими дверьми - после всего этого именно их аттестует нечуткими, именно их упрекает в отсутствии индивидуального подхода. Дескать, инструкции инструкциями, предварительная накачка накачкой, а там уж смотрите сами, за любое решение свое отвечайте полной мерой - в чем иначе проявится органически присущий нашей системе демократизм. Варька Свиридова, увлеченно хлопающая сейчас со всем залом и с удовольствием разглядывающая мотающегося в рядах Спартака по-женски участливыми глазами,- Варька Свиридова уже тогда, при всей своей свежести и сердечности, была отлично вышколенным партийным солдатом: перед лицом вышестоящих организаций она не дрогнув, всю вину прочувствованно брала на себя. Жажда гармонии, присущая ей, как всякому молодому, душевно здоровому человеку, превосходно удовлетворялась сейчас тем, что вот - исключили в муках, а теперь в простоте сердечной и с полным душевным расположением по указке сверху принимают назад. Все хорошо, правильно, справедливость, как это и полагается, в конце концов, торжествует! А сейчас вот что будет: сейчас Варя увидит Женьку. Всю весну так и не удалось выбраться к ней - то мешало одно, то другое. Однокурсники говорили, что это не страшно: у Семиной и без Варьки посетителей невпроворот - и наши, и школьные. Однокурсники говорили о Женьке: молодчина, честное слово, - ничем не затронутый, никак не травмированный человек. И все-таки Варька, не отдавая себе в том отчета, волновалась: одно дело поверить на слово, другое - увидеть своими глазами. Увидела. Вошла Женька в сопровождении Маришки - тяжеловато вошла, но ничего, нормально - в боковую дверь наверху, через которую проникали: на лекцию опоздавшие. Села тут же, на краешек, около входа. И сразу в аудитории началось паломничество: ребята передвигались по рядам, перебегали, пригибаясь, к Женьке поближе, улыбались ей издали, - Варька пережидала все это сочувственно и терпеливо. А Женька - сияла. Ничего она с этой радостью своей не могла поделать. Дорвалась - до этой аудитории, до товарищей! Ничего сейчас не было в Женьке, кроме жадных, ничем не омраченных, пронзительно ликующих глаз. - Следующий вопрос, - сказала Варька - и чуть откашлялась, потому что голос ее неожиданно пресекся. - Следующий вопрос: прием в комсомол. Заявление Евгении Семиной. Прочла заявление вслух, анкетные данные, рекомендации - все как обычно. - Вопросы есть? И вопросы обычные. Женька, поднявшись, отвечает на вопросы с улыбкой, которая ничего другого не означает, кроме симпатии к спрашивающим,- она и сама не замечает своей улыбки. - Почему не вступала раньше? - спрашивает кто-то дотошный из передних рядов. Женька отвечает негромко: - Боялась. - Чего? - Боялась! - смеясь, кричат из Женькиного окружения. - Чего боялась? - Считайте, что индивидуалисткой была, - все так же улыбается Женька. - А теперь? - Теперь - не боюсь. Хочу со всеми. - Родственники за границей есть? - Нет никого. - Есть репрессированные? Тишина. Все замерли - и Женька медлит. Женька, кто предостережет тебя сейчас: вот грань, осторожно! Грань, за которой - верность или предательство, подлость или порядочность... - Есть, - чуть запинается Женька. - Репрессирована тетка... - Ты с ней была связана? Женька смотрит все так же честно. - Нет. Совсем маленькой разве. Ничего я про нее не знаю.... Просто и ясно. Улыбка - та же. Женька, но ты ведь и не хочешь знать!.. Ничего она знать не хочет. - Есть предложение: принять. Кто-за? Дружно взметнулись руки. Свободно, радостно. И опять аплодисменты - от избытка сил, от озорства. Оттого, что это последнее собрание в году. Оттого, что приняли в свои ряды духовно созревшего, вполне подходящего человека.