Клавдия Лукашевич - Сиротская доля

Наташа торопилась все выспросить и все рассказать.

— Как живут дядя Петя, тетя Маша, Липочка?

— Не знаю, Наташечка. Я у них не был. Петенька два раза приходил ко мне в больницу. Обещал тебя навестить. Да, верно, нельзя…. У него, сама знаешь, много работы.

— Вы сходите к ним, дядя Коля. Скажите, что я о них скучаю. Пусть придут ко мне. Как вы думаете, тетя Маша не рассердится? Она ведь и меня и вас не любила… Говорила, что мы дармоеды, милые родственнички, сели на шею…

— Не стоит, Наташечка, про то вспоминать… Все-таки она нас с тобой держала и кормила… Я схожу к ним. Может и не рассердится.

— Дядя Коля, я всегда думала про вас и по ночам плакала… Тут раз во дворе флейта заиграла. Я как закричу, как брошусь к окну: думала, что это вы… И испугалась и обрадовалась. Играл какой-то мальчишка. Все девочки вскочили, закричали, столы попадали.

Девочка рассмеялась. Монах тоже засмеялся, глядя на нее.

— Уморительная ты, Наташечка!.. Зачем же я пойду играть по дворам. Ведь это нехорошо, совестно. Ведь, положим, мы нищие, но все-таки из хорошей семьи. А по дворам ходят, видишь ли, милая, положим, тоже хорошие люди, только которым совсем не стыдно… А мне было бы стыдно… Кажется, лучше бы умер с голоду, а не пошел бы играть по дворам.

Девочка серьезно кивнула головой.

— Да, дядя Коля… Я ведь это понимаю. Оттого я и не хотела сказать, что я подумала на вас. Мне тоже было совестно. Меня ведь наказали за то, что я не сказала, отчего я так закричала.

— Как же это, Наташечка, наказали? Уж лучше бы сказала все откровенно, — огорчился дядя.

— Нет, нет. Я ведь знаю. Все станут смеяться над вами.

— Пусть смеются, Наташечка, лишь бы тебя не наказывали.

— Я не хочу, чтобы над вами смеялись. Знаете, дядя Коля, когда над вами смеются, мне становится больно тут и тут.

Девочка указала на голову и на грудь.

— Добренькая ты моя! И чем только заслужил я любовь твою? Я — гадкий, слабый, несчастный старик… Прости меня, Наташечка, милая!

— Вы лучше всех людей не свете! Такого незлого, хорошего больше нет на свете, — шепотом проговорила Наташа, и погладила руку дяди. — Вы не знаете, дядя Коля, какие есть злые девочки. Вот у нас в приюте Соня Малкова всех обижает, над всеми смеется, хитрит, обманывает…

— Ты не дружись с такими, Наташечка, не бери с них примера. Будь со всеми добра и держи себя в сторонке.

— Я ни с кем не дружусь. Меня девочки не любят.

— Не любят? Быть не может! Это что же, Наташечка, милая?

— За то, что я скучная, за то, что я «Сыч» и «Незнайка», и за то, что у меня нет гостинцев.

— Что же это значит «Сыч» и «Незнайка?»

— У меня, дядя Коля, глаза такие, как у сыча. Все девочки это говорят.

— Какие пустяки! У тебя хорошие, умные глазки. А у сыча глаза круглые и глупые…

— А «Незнайка» я оттого, что всегда говорю «не знаю».

— Ты не говори так, Наташечка, тебя и не станут дразнить.

— Хорошо. Теперь я не буду говорить.

— Чего бы не сделала теперь счастливая маленькая девочка!

— Я буду часто приходить к тебе и буду приносить тебе гостинцев. Наверно, тогда тебя тоже будут любить?

— спросил монах, погладив по голове девочку.

— Да, конечно, дядя Коля! Лучше всего вы принесите халвы. У нас все девочки ужасно любят халву.

— Принесу, принесу непременно. Сегодня я тебе только булочку принес сладенькую. Мягкая, хорошая булочка.

— Знаете, дядя Коля, если вы в будущее воскресенье принесете мне халвы, то после приема я пойду в нашу спальню и, когда буду развертывать свой пакет, все девочки будут смотреть на меня, Дуня Григорьева будет целовать меня… я всем дам понемножку.

— Конечно, Наташечка, надо делиться, только ты и себе оставь.

— Оставлю, ведь я тоже очень люблю халву.

— Тебя тут, наверно, обижают, Наташечка?

— Нет. Тут хорошо. Девочки такие смешные. Одна девочка, Анюта Мухина, богатая-пребогатая… Она поступит к графине, когда кончит приют, а у графини все вещи золотые, серебряные и все комнаты шелковые…

— Пустяки, Наташечка, не может быть этого… Это все сказки…

— Правда, правда, дядя Коля… Анюта все это сама видела… Правда же!..

Наташа рассмеялась. Она могла теперь говорить без умолку, и даже трудно было ее остановить. То она гладила дядю по рукам, то обнимала за шею, то прижимала к его плечу голову.

В это время раздался звонок, который указывал, что время родным уходить.

— Ах, как скоро прошло время! Как скоро уже и звонят! — воскликнула огорченная Наташа. — Вы придете в будущее воскресенье, дядя Коля? Да, непременно? Пожалуйста! Я буду вас ждать всю неделю! — со слезами на глазах умоляла девочка.

— Не знаю, Наташечка… Если отпустят, приду. Далеко ведь… Я человек подневольный…

— Попроситесь… я буду каждый день утром и вечером молить Бога, чтобы вы пришли… Придите, миленький дядя Коля! Мне так скучно без вас!

— Хорошо… Я постараюсь всеми силами… Приду, Наташечка, милая, ты не скучай!

Монах ушел. Все родные тоже разошлись.

Сияющая, веселая, с блестящими глазами, с улыбающимся, восторженным лицом, прибежала Наташа в спальню. Туда девочки обыкновенно относили по праздникам свои гостинцы и прятали их в шкафы, стоявшие около кроватей. По праздникам большая часть девочек расходилась к родным, оставались немногие сироты. Они проводили время, кто как хотел, и надзирательница, надеясь на их благоразумие, часто оставляла их одних. Так было и теперь.

— Петрова, какой монах приходил к тебе сегодня? — спросила Соня Малкова сияющую Наташу.

— Это мой дядя Коля… Я его все ждала… Давно ждала. Я так рада, — улыбнувшись ответила Наташа, развертывая свой пакетик.

— Какой смешной, — заметила подруга.

Наташа стала серьезной: оживление мигом сбежало с ее лица.

— Вовсе не смешной! Он хороший, добрый, ласковый… Он очень хороший.

— Как же не смешной?! Голова набоку, ногу волочит, волосы висят, как мочалы, и одежда грязная и рваная…

— Ну так что же из этого?! — вспыхнув, запальчиво проговорила Наташа. — Может, ваш дядя еще хуже, горбатый и с бельмом на глазу… Я ничего не говорю и не смеюсь над вашим дядей!

— Глупая ты, Петрова… У меня даже и дядито никакого нет!

— Ну так тетя, которую вы любите…

— У меня и тети нет… Я никого не люблю… А твой дядя вот какой кривой… — девочка прошлась по комнате прихрамывая, повернув набок голову и делая гримасы.

Подруги рассмеялись.

— А Петрова-то как к нему бежала, — заметила сквозь прерывающийся смех Дуня Григорьева. — Головой трясла, как баран, сама всхлипывает, вся дрожит… И обняла своего смешного монаха…

— Фу, такого грязного урода! Я бы ни за что к нему и близко-то не подошла! — выкрикнула, расхохотавшись, Соня Малкова.

Бледная, дрожащая, сжав кулаки, бросилась Наташа на подруг…