Александр Попов - Новая Земля

Капитан подождал ответа, но Салов, склонив смуглую голову, вызывающе, тяжело молчал.

- Вам не ясен приказ? - сухо спросил капитан, которого сердила независимость солдата.

- Есть наряд вне очереди, - тихо отозвался Салов.

- Встать в строй.

- Есть.

Так первый раз капитан Пономарев столкнулся с рядовым Саловым.

Прошло несколько месяцев. Пономарев присматривался к своему метису тофу - кто-то из родителей у него был русским. Капитана раздражало и порой сердило вечно унылое, желтовато-болезненное лицо Салова, его ссутуленные плечи. Он почему-то искал в его облике что-нибудьнеобычное. Конечно, тогдакапитаннезнал, чтоСалов убежит, пройдет сотни километров по бездорожью, тайге до родного села, но, кажется, уже тогда капитан предчувствовал, что этот парень должен решиться на что-то отчаянное, безрассудное, и поэтому, быть может, присматривался к нему.И однажды обнаружил особенное. Как-то с группой солдат капитан выполнял боевую учебную задачу. Пришлось заночевать в поле. Салов задумчиво, тихо сидел у костра. Молчал, только изредка отвечал на вопросы. Отсветы огня плескались на его лице. Он рассеянно взглянул в сумрачную даль, потом на ротного, и ротный неожиданно открыл - или ему так показалось, - то необычное, что искал: он подумал о бьющем из щели световом луче, который нежен, тонок, беззащитен; ломайте его, рубите, хватайте руками, но ничего с лучом невозможно сделать, и чтобы его победить - нужно просто устранить источник. Такой неожиданный образ пришел к капитану, когда он встретился со взглядом Салова: его узкие, азиатские глаза, казалось, источали какое-то отчаянное упорство. Взгляд был прямой, словно луч, но в то же время мягкий, нежный, незащищенный, и капитан не выдержал, отвел свои глаза.

Сбежал Михаил Салов с батальонных учений; накануне капитан Пономарев собрал всю роту, чтобы, как он выразился в себе, взбодрить, поднакачать солдат.

Собрание шло своим отлаженным чередом, и, как приметил капитан, Салов скучал, отвернувшись к окну. Лил дождь, на сером, загустевшем небе сталкивались, сливались или разламывались на куски тучи. Солдаты засмеялись: за трибункой стоял рядовой Переверзев, крепкий белоголовый деревенский парень, и, часто моргая, всматривался в бумагу, которую он смущенно перебирал своими большими толстыми пальцами; он читал о том, что бойцы покажут себя на учениях так, что ими будет гордиться родина. Но неожиданно запнулся:

- Мы быстро выведем из автопарка всю тухнику...

Его глаза глупо расширились, он близко к лицу поднес бумагу и еще раз прочитал:

- Тухнику...

Робко взглянул на ротного, - это он написал ему выступление и, видимо, из-за спешки сделел досадную ошибку.

- Наверное, Переверзев, технику, - подсказал ротный, подбадривающе, но все же строго улыбнувшись.

- Точно, товарищ капитан! - засмеялся Переверзев, потирая загорелую плотную шею.

За Переверзевым вышел ефрейтор Богданов, и красиво, долго, без бумаги говорил об армейской дружбе, долге, чести. Ефрейтор косил голубыми глазами в сторону капитана, а тот слегка покачивал головой, словно говорил: "Да, да, верно, ефрейтор Богданов". И это подбадривало ефрейтора, который еще надеялся уволиться в запас младшим сержантом. Собрание закончилось привычно - тихо, деловито, спокойно. Солдаты по команде вышли из душной комнаты, а Салов остался на месте и рассеянно смотрел за окно. По стеклам резко бил дождь, тучи густо посинели, разрослись. Капитану стало почему-то жалко солдата, но, ломая минутную слабость, он строго сказал:

- Всем выйти из комнаты.

Салов покорился.

В четыре утра ротный вошел в казарму. Он был досиня выбрит, его сильные мускулистые ноги облегали начищенные до блеска яловые сапоги, словно он приготовился к какому-то важному торжеству. Четким, но тихим шагом, скрипя новой портупеей, он прошел в спальню, и в душную тишину ворвался его резкий, но красивый своей бодростью и свежестью голос:

- Рота, подъем! Боевая тревога!

Мгновенно по расположению стали бегать заспанные дневальные; дежурный сержант, рупором подставив к губам ладони, кричал:

- Всем строиться возле ружейной комнаты для получения автоматов и противогазов!

Капитан Пономарев с удовольствием наблюдал за своими солдатами. Их, представлялось, подбросило на кроватях при первых словах его команды. Тела подрагивали, солдаты так сильно разволновались, что не могли, чувствовал капитан, сколько-нибудь трезво оценить, что же происходит. Каждый что-нибудь искал, хватал, натягивал, ругаясь или улыбаясь. Наполовину одетыми бегали между кроватями, натягивая гимнастерки и пилотки на ходу. Беспорядочно, не по правилам намотав на ноги портянки, выскакивали в проходы и бежали к ружейной комнате, возле дверей которой выстроилась большая очередь. Но она быстро таяла. Солдаты забегали в ружейную комнату, хватали каждый свой автомат, противогаз и подсумок с магазинами и буквально вылетали на улицу, на бегу застегивая ремень с подсумком и штык-ножом.

Ротный вышел на улицу. В лицо резко ударил сырой холодный ветер, и свежесть приятно взбодрила голову. Под ногами глухо хлюпала грязь. Спереди, сзади, с боков он слышал тяжелое дыхание. Солдаты, звякая амуницией, автоматом, не особо разбирая дороги, бежали по грязи, забрызгивая себя и друг друга.

Пока двигатели прогревались, капитан Пономарев присел на крыло автомобиля отдохнуть. Снял фуражку, стер с лица пот; холодок пощекотал залысину. Он наблюдал за бегающими по автопарку солдатами с канистрами, наполненными водой, с рукоятками, с какими-то деталями от машин. Немного пофилософствовал: "Прекрасно, когда людям вот так все ясно, понятно, каждый знает свое место и роль. Никаких лишних чувств не надо".

- Вы готовы к построению в колонну? - спросил у него комбат Куприянов.

- Так точно, товарищ подполковник.

- Молодцы. Опережаете нормативы на восемнадцать минут. Стройте радиостанции в колонну и - вперед!

- Есть.

Капитану стало приятно и легко после слов комбата.

- Выезжай, выезжай, не тянись! - поторапливал он водителей, показывая вытянутой рукой направление движения.

Капитан с холодноватым, строгим видом выслушал доклады командиров взводов о готовности экипажей покинуть техпарк. Двигатели шумно работали; под колесами всхрустывал ледок и растекалась грязь; резкий свет прожекторов слепил солдат и офицеров. "Все идет хорошо. Моя рота первой выехала, - с гордостью подумал капитан Пономарев, с улыбкой наблюдая за бестолковой суетой на соседних стоянках, на которых еще и половину автомобилей не завели. - А если бы война? Кто больше пользы принес бы: я со своей требовательностью, порой непомерной взыскательностью или вон те командиры рот?"

Он выстроил колонну на центральной дороге, запрыгнул в головную машину и по рации дал команду трогаться. Острый, как кинжал, свет фар ворвался в сырую темноту, моторы мощно взревели, и колонна медленно, словно неповоротливое огромное животное, потянулась в степь, не спеша, но уверенно набирая скорость. Через три-четыре минуты автомобили уже на высокой скорости ехали по шоссе. "Моя рота стала самой сильной в полку", - подумалось капитану. Он себя чувствовал окрыленно, словно не ехал, а летел.