Александр Попов - Новая Земля

Иван Сткпанович не спешил с ответом, разворошил в топке алые головни, полюбовался на метавшийся огонь, с неохотой неревел взгляд на захмелевшего, раскрасневшегося Пелифанова и спросил:

- Совсем не догадываешься? Ежели подумать?

- Гришка, может, ты догадался?

Пелифанов толкнул скотника плечом, но тот не ожидал - упал с топчана и в первое мгновение, быть может, подумал, что посягнули на бутылку. Крепко сжал ее в клешнятой загорелой руке и кивнул головой на стакан:

- Выпьем?

Но Пелифанов досадливо отставил стакан подальше:

- Ну тебя! Дай с дедом поумничать. - Беспричинно засмеялся, но замолчал и прищурился на старика: - Ты, дед Иван, голову не морочь: как я себя мог присудить?

- Хм, - усмехнулся Сухотин, - молодой, а сообразиловка не фурычит, что ли. Пьешь - вот и присудил себя, что тут неясного? Зверь не пьет, дерево не пьет - чисто и ясно живут. Вон, гляди на корову: ежели пила бы горькую, какое молоко ты брал бы от них, милок? Не молоко - а гадость! А ежели яблонька пила бы - какое яблочко ты срывал бы? Поганое! Так-то! По естественному закону живут корова и яблоня, а потому и радуемся мы их молоку и плодам. А что пьяный человек? Какой плод от него? Вот и выходит, добрый человек, что присудил ты себя к нерадостному плоду. И тебе от него худо, и людям, что рядом с тобой, не радостно. Так-то!

- Н-да, старина, рассудил ты, - посмеялся Иван, но не сердито и не зло. Задумался, помолчал. - Слушаешь тебя - умно сказано, а как копнешь твои мыслишь - глупость видишь. Что же ты, старый, сравнил человека с коровой и деревом? Нехорошо. Обидно! С коровой нас рядом поставил. Григорий, тебе обидно?

Скотник издал неясный звук и, кажется, не понимая разговора, смотрел на стакан. Ему хотелось еще выпить. Пелифанов досадливо махнул рукой на Григория и обратился к Сухотину:

- Что же, дед, выходит, по-твоему, мы, люди, не выше коровы и дерева?

- Кто выше, а кто, милок, и ниже.

- Вот как! Я, к примеру, как - выше или ниже?

- А зачем мне тебе напрямую отвечать? Сам ответь: дай корове водки вот тебе и ответ будет.

- Глупый ты, старик, глупый, как вот эти коровы, - покраснел и с вызовом посмотрел на Сухотина электрик. - Человека сравниваешь с коровой! Че-ло-ве-ка! Не зря, поди, ты не люб нам: не уважаешь че-ло-ве-ка!

- Врешь! - привстал старик и сверху посмотрел на электрика. - Уважаю, но не того, паря, которого и с коровой жалко сравнить.

- Битый ты, дед Иван, - сказал Пелифанов, - и если я тебе вдарю совсем загнешься. Живи! Но не мешай нам жить. Понял?

Пелифанов выглядел грозным, но старик уже давно никого не боялся: ему в жизни так часто доставалось, что притупился в нем или умер - раньше старика - страх.

- Понял, - ответил он тихо и, казалось, равнодушно.

- Ты, дед, как-то хитро сказал - будто другое понял.

- И то понял, и другое, мил челове, понял.

- Хм, чего это другое?

- А то, сынок, что с коровами мне, поди, лучше будет, чем с тобой. Пойду к ним спать. Бывайте!

- Ишь ты! Не, точно, Гришка, я сказал, что не зазря деда Ивана всю жизнь колошматили: было и есть за что. Наливай! Вмажем да на боковую завалимся.

Так и сделали - выпили и спать легли.

Старик ближе к коровам лег: "Нехорошо мне рядом с людями, с такими. Не понимают и не принимаютони меня, не понимаю и не принимаю сердцем я их".

Вспомнил свою гору, избу и собаку Полкана, который, наверное, волнуется - куда же хозяин запропастился? Вспомнил старик, и хорошо ему стало, будто посреди ночи взошло солнце. В стойлах, загонах сопели коровы, косили перламутровые глаза на незнакомого человека, который шептал им:

- Что, коровушки, не спится? Какие думы вас беспокоят? Наверное, вспоминаются летние пастбища, трава. И меня, родимые, тревожат мысли: как так вышло, что люди невзлюбили меня. Знаю - упрямый я!Жил бы себе как все поди, сказали бы вы, ежели говорить умели бы. Вот ведь какая штука - не могу жить как все. Не могу и не хочу, так-то!

Коровы жевали сено, мотали своими большими головами и сочувственно-влажно смотрели в глаза старика, будто понимали его.

Ему хотелось скорее попасть к жене, Ольге Федоровне; страшно болела голова, а до дома идти километра два.

7

Иван Степанович, испугавшись и вздрогнув, проснулся от крика: Екатерина Пелифанова, наконец, к утру нашла своего пропавшего мужа.

- Ах, ты, чертополох! Чтобы ты лопнул от водки, ирод! Дрыхнешь? Нажрался? И в ус не дуешь? Я, как дура набитая, убиваюсь по всему Новопашенному разыскиваю, а он спит. Думала, не замерз ли где в снегу... а он, кровопивец... последние деньги пропивает... семья живет впроголодь... кричала, заводясь, женщина, красная, со сбившимся на плечи платком, и больно тыкала граблямив бока и живот неохотно сползавшего с нагретого сена мужа.

Иван протер глаза, вырвал у жены грабли и закинул в стойло.

- Цыц, баба, - срачно взглянул он на жену красными сонными глазами. Пил и буду пить, ты мне не указ.

- А дедей, изверг, кто будет кормить-поить? Я, что ли, баба, а?

С перебранкой, которой не виделось конца во всей их жизни, муж и жена вышли на улицу, и покатились их голоса по деревне.

Выбрал и Сухотин на свежий воздух. Глубоко вздохнул, внимательно посмотрел на горящую в распадке луну, послушал азартный собачий лай и хриплое кукареканье петухов, потопал на месте по молодому хрусткому снегу и подумал: " А как разумно устроено все в небесах и на земле. Красота, куда ни посмотришь. Но не вбирает человек в свое сердце небесную и земную красоту. Плохо, пакостно живет. Собака брешет для дела, а человек зачем же на человека лает? Жить бы и жить людям в ладу и добре на этой радостной земле, в родимом Новопашенном, ан нет!.. А я хотел, хочу и буду хотеть до скончания дней моих по законам неба и земли жить... потому и чужак я имя".

Произнес Иван Степанович слово чужак и стало ему обидно:

- Не правы они, не правы!

Старик печально вздохнул и пошел по сумрачной, но просыпающейся деревне к своему дому, к жене. "Надо проведать. Как она там? Да и сын Николай, поди, приехал на выходные, и внук гостит у старухи - соскучился я по ним, давненько не видел".

8

Иван Степанович увидел блеклый огонек в стайке - видимо, Ольга Федоровна кормила свинью и козу. Ворота оказались на засове, стучать - не дело, можно в такую рань разбудить всех домашних и соседей. Иван Степанович пролез через дыры в заборах, прошел к своему дому огородами и тихонько постучался в стайку.

- Кто там? - тревожно спросила Ольга Федоровна и высунула из-за двери свое маленькое морщинистое, но такое родное и дорогое Ивану Степановичу лицо. - У-у, ты, что ли, Иван? - искренне удивилась она.

- Ага, - ответил старик, протискиваясь в стайку через узкие и обмерзшие понизу двери. - Что, Олюшка, кормишь архаровцев? - спросил он о козе и свинье.

- Ага, - ответила жена, присаживаясь на перевернутое вверх дном ведро и прижмуриваясь на мужа в тусклом свете лампочки, с лета засиженной мухами.