Николай Почивалин - Жил человек

- О чем призадумались? - Голованов резко - как все, что он делает оборачивается.

- О том, Иван Константинович, что в сторону от своих забот еду, - шучу я. - Километров на пятнадцать.

- Всяко случается, - неопределенно обещает секретарь райкома.

Председательский кабинет попросторней, чем у секретаря райкома, и обставлен побогаче: ковровая, во всю длину дорожка, отличный письменный стол - в простенке между окнами, и перпендикулярно приставленный к нему второй, поменьше, с мягкими стульями по сторонам; книжный шкаф с рядами синих томов, светлые, спокойного салатного тона стены. Когда мы входим, сидящий за столом человек - он что-то рассматривает, положив левую кисть на мощный морщинистый лоб, а правой задумчиво постукивает концом карандаша, - человек этот вскидывает голову, поднимается, и я сразу припоминаю выразительное определение Голованова: фигура. Он высок, худощав, в удобной свободного покроя рубахе с коротким рукавом и отложным воротом; сухое лицо чисто выбрито, из-под стекол очков в тонкой золоченой оправе внимательно, запоминая, смотрят серые холодноватые глаза; мощный морщинистый лоб с лысиной, сохранившиеся по краям волосы аккуратно подстрижены и тщательно причесаны.

- Приветствуем, Андрей Андреевич, - деловито и вместе с тем уважительно здоровается Голованов, знакомя нас. - Над чем вы тут колдуете, смотрю?

Буров подвигает по столу прошнурованные широкие листы каких-то чертежей, на поросшей седой шерсткой руке его поблескивают плоские золотые часы; голос у него неспешный, чуть глуховатый.

- Да вот - кафе-столовая. Полюбопытствовать взял.

- У вас же есть столовая.

- Мала. Не грех бы и кафе такое поставить. Чтоб молодежь, парочки могли вечер в уюте посидеть. Да и не одна молодежь.

- Вот вы о чем тут, - разочарованно говорит Голованов. - А я-то думал, об урожае кручинитесь. Горим ведь, Андрей Андреевич!

Буров молча придвигает к себе чертежи, складывает их; тут только замечаю, что на столе, рядом с телефоном, стоит ребристый пластмассовый квадрат селектора - новинка для деревни.

- Старики свое сказали: засуха, - отзывается наконец Буров. - Половины не доберем, уже ясно.

- А половину откуда возьмете - если дождей не будет?

- Половину даст агротехника. Вся зябь у нас была - августовская. Семена, как всегда, - элитные. Влагу, что была, закрыли. Сработает... Кукуруза поддержит: ей такая жара - родная.

Буров говорит короткими предложениями, отделяя одно от другого паузами, словно взвешивая, - в общем очень обыденные слова звучат веско, убедительно. Сидит он, несколько сутулясь, как все высокие люди, и положив на стол сцепленные руки.

- Как строительство комплекса?

- Подвигается. Хотите - съездим?

- Обязательно.

Голованов спрашивает коротко, быстро - Буров отвечает неторопливо, тоже вроде бы немногословно, но так, что возвращаться к вопросу не приходится; умение это приходит к людям с житейским опытом. Мелькает забавная мысль если заглянуть в кабинет снаружи, в окно, все бы, наверно, показалось по-другому, наоборот: поблескивая очками в тонкой золотой оправе, пожилой представительный мужчина спокойно, уверенно расспрашивает молодого подвижного человека, своего подчиненного..

В окне, за плечами Бурова, видны легкие белые колонны Дома культуры, щит с какой-то афишкой и стоящий рядом зеленый "ижевец" с коляской. Если наклониться чуть вправо, покажется и угол продовольственного магазина, почти сплошь стеклянного; эта часть центральной усадьбы, дополненная, конечно, солидным, из серого силикатного кирпича зданием правления - в котором мы и находимся сейчас, - с клумбами у подъезда и экономной полосой асфальта, похожа на уголок небольшого благоустроенного городка.

Прислушиваясь к деловой беседе, внимательно слежу за Головановым - в ожидании какого-либо знака: чтобы вовремя выйти, не слышать разговора, который неизбежно должен состояться. Прежде всего потому, что - неудобно, но еще и потому, что вообще не хочу слушать такой разговор. Симпатии мои уже отданы этому пожилому, с суховатым интеллигентным лицом человеку, но верю, что он мог натворить что-то такое, за что его надо вытаскивать на бюро - употребляя выражение председателя райисполкома. Жду и оказываюсь врасплох застигнутым.

Говоря о прополке сахарной свеклы, Буров вдруг - безо всякого перехода - спрашивает:

- Иван Константинович, может, хватит нам в прятки играть? Я ведь тоже, как вы, люблю - напрямую.

- Давайте - хватит, - с маху соглашается Голованов.

Чуть замешкавшись, я вскакиваю, демонстративно вынимаю из кармана пачку "Беломора".

- Да курите вы тут, пожалуйста! - Буров машет рукой. - Хотите - вон окно откроем.

Не вставая, он поворачивается, тычком распахивает рамы и снова в упор взглядывает на секретаря райкома, - Все точно, Иван Константинович, было. В среду, можно сказать - в самые рабочие часы, грохнул целый стакан. О причине пока не говорю - неважно... Грохнул, может, там какую щепотку соленой капусты в рот и кинул. И пошел в правление. Позвонили - нужно было чтото подписать...

Я усердно дымлю, стараясь не смотреть на Бурова, - он говорит все так же спокойно, и только побуревшие сухие скулы выдают, что спокойствие это дается ему не просто; усердно дымит и Голованов, своим молчанием как бы подтвердив, что уходить мне не нужно.

- Подписал и сижу тут - в одиночестве, - ровно продолжает Буров. Правленцы мои не привыкли - чтоб председатель косой был. Сами не входят и других не пускают... А входит вместо них - Фомич, его-то не задержишь. Отношения вы наши знаете... без нежностей.

Вошел и с ходу распекать начал - умеет он это - прямо с порога. Ни здравствуй, ни прощай, а сразу быка за рога: "Бардак у тебя, Буров..." Я молчу. Сижу вот эдак же, как перед вами, - рукой подбородок подперши. Спросил что-то, ответил, - может, и невпопад что, не по его. Ну и разило, наверно, от меня - как из бочки. Таких кто, как я, пьет, тех ведь сразу видать... "Да ты что, спрашивает, Буров, - пьяный?" Пьяный, говорю, Андрей Фомич, - неужто не видно? Тут он кулаком по столу и ахнул. Стекло вон какое скрошил - жалко. Кулачище-то подходящий, нерасходованный...

Буров скупо усмехается, сдвигает, справа от себя, стопу газет и журналов - угол шлифованного канцелярского стекла отколот, отбитая часть снежно серебрится мелкими извилистыми трещинами. Ненароком откусив оранжевый фильтр сигареты, Голованов сердито сплевывает с губ табачинки, давит окурок в девственно-чистой пепельнице.

- Много он мне тут... высказал! И справедливого и несправедливого. А я сижу - губы сцепил. Начну, чувствую, - еще хуже получится. С тем он и вылетел, дверью наподдал. - Буров морщится, какое-то время молчит и признается: - Обидно, Иван Константинович, стало... Сорок лет в партии. Никто на меня никогда кулаками не стучал. За последние годы и вовсе отвык... от такого.