Николай Почивалин - Жил человек

Понимаю - нехорошо получилось, не оправдываюсь. Думал уж, извиниться надо - не решил пока: за что?

Голованов закуривает снова, предварительно исследовав мундштук сигареты на прочность; в глазах у него - смешинки, может, несколько смущенные.

- В обкоме один товарищ в таких случаях так говорит: вопроса больше нет. - И деликатно, вроде бы не настаивая, спрашивает: - Андрей Андреевич, если все-таки не секрет: а причина?

- Сорвался, конечно, - просто отвечает Буров. - Старший мой, вы знаете, - на полуострове Даманском...

А в среду в областной больнице младшему операцию сделали. Гнойный перитонит. Жена там с ним. Позвонила, говорит - плохо. Тут еще без дождей без этих - муторно. Все в ту же кучу. Пришел домой - один, как кулик на болоте. Начал обед собирать - бутылка-то и подвернулась. Час-другой, думал, забудусь, усну - понадобилось документы в банк подписать. Верно, выходит, зубоскалят: один выпил - пьянка, десять человек, под какимнибудь предлогом, - не пьянка, а мероприятие. Сейчас-то парень на поправку пошел - вечером с женой разговаривали. А то уж лететь к нему собирался...

Все это Буров произносит на одной интонации, ничего не выделяя - как привык, наверно, и в жизни ничего не делить на свое и не свое. Голованов молча слушает, перегоняя сигарету из одного угла рта в другой, - сдерживая себя, кажется.

- Вопроса больше нет, - повторяет он свою шутку, но теперь она звучит по-другому: жестковато; насколько я понимаю, разговор этот будет продолжен - без Бурова.

- Вопрос есть, Иван Константинович, - не соглаша-- ется тот. - Пора это кресло кому помоложе занять. Сколько мог - выкладывался. Отпустите подобру-поздорову.

- Хорош номер! - возмущается Голованов. - В такой год, в беде - можно сказать, хозяйство бросить! Как же это, Андрей Андреич, а?

Буров усмехается так, будто Голованов сказал несуразицу.

- Не поняли, Иван Константинович. Дезертиром никогда не был. Год, конечно, закончим - сбалансируем.

А уж с нового - отпустите. Шестьдесят три скоро. Иные мои погодки - на вечной уж пенсии.

- Ну, до нового-то дожить надо! Тогда и думать будем, - повеселев, с несвойственной ему беспечностью, беззаботностью отмахивается Голованов; и, вероятно, для того, чтобы снять какое-то напряжение, - совершенно неожиданно для меня спрашивает: - Андрей Андреич, а вы Орлова - знали?

Удивлен таким переходом и Буров - на секунду его рыжеватые брови зависают над позолоченными ободками очков; все черты его суховатого лица как бы отмякают, добреют.

- Сергей Николаича?.. Еще бы не знал! Его весь район знал. А я, может, побольше других. Хотя и встречались-то с ним считанные разы. В сорок четвертом в одном госпитале, в одной палате лежали.

- Что - серьезно? - Голованов, по-моему, радуется больше из-за меня незаметно, совсем по-мальчишески подмигивая и этим же вопросом подогревая Бурова.

- При мне его и демобилизовали. Мо-гучий мужик был!.. Начнут, бывало, белье менять - уж на что ко всему привычные, и то не по себе станет. Живого места нет - весь исполосован! Два раза до этого в госпитале лежал, и опять на фронт. Одно дело, конечно, - молодые были. Другое - что тогда, правда, как на собаках на нас зарастало. А уж с третьего раза - подчистую. Рука у него левая парализована была. Как в палате угомонятся, притихнут, он на койке сядет и давай ее правой, здоровой, как складной метр складывать да раскладывать - все разрабатывал.

- Вспоминали про Загорово? - теперь уже я, жадничая, лихорадочно прикидывая, как бы чего не упустить, начинаю выпытывать у Бурова.

- Эх, еще бы - два загоровца чуть не рядышком на койках! Ночи в госпитале длинные - лежали зимой. Меня-то после нового года привезли, а он - пораньше. Так за одну такую ночь мы, бывало, в мыслях - само собой - на всех загоровских скамейках посидим. Всех щурят в речке переловим!.. Признаться, чудно мне тогда немножко казалось. Молодой мужик, боевой офицер - всю войну под огнем мосты рвал да наводил. А в разговоре - чуть что - про детишек. Про детдомовских. Какие, мол, хорошие пацанята растут. Что вернется - и опять к ним. Про то, что ничего выше-то их нет - детей. Что и война эта - за них же, за детей, за их будущее. Слова, конечно, позабыл, а содержание - точно. Потом-то и я, конечно, понял: правильно все это. А он и тогда понимал, видел - даром что помоложе нас был. Мы ведь тогда, выздоравливающие, чем больше интересовались? С подходящей бабенкой познакомиться. А не тем, что после такого знакомства получиться может.

Широкая озорная улыбка смывает с сухого лица Бурова морщины, сдержанность, на мгновенье сквозь его нынешний облик проступает облик бедового фронтовика, - велика власть прожитого над людьми, и нет ничего увлекательнее, чем наблюдать такие превращения, стараясь ничего не позабыть, накрепко зарубить в памяти; по собственному опыту знаю, что стоит достать блокнот, как непосредственность такого рассказа пропадает, он, как непрочная гнилая нить, начинает рваться.

- Кем вы были, Андрей Андрепч?

- Лейтенант. А Сергей Николаич - майор. И тоже вот характер: ничем не отличал, что в палате старшим был по званию. Попадались ведь и такие: кальсоны одинаковы, а гонор-то разный.

- Когда ж вы с ним после войны встретились? - то ли помогает мне, то ли поторапливает Голованов.

Буров снимает очки, безо всякой надобности протирает их платком, и становится видно, что глаза у него не холодноватые, а просто немолодые и усталые.

- Да в тот же год, осенью. По первому морозцу приехал, на подводе. День-то для меня больно памятный такой был. Вчера, допустим, председателем меня избрали, а сегодня он приехал. Тут вон, на месте Дома культуры, две развалюхи тогда стояли. Одна-то больно уж аварийная. Подуй ветер как следует - ну, и снесет. А в ней, в халупе этой, - колхозница с тремя ребятишками. С похоронкой к тому же... Вот, значит, вчера меня избрали, печать и все, какие были, долги принял, а сегодня, с утра, мужиков, что нашлись, собрал да к ней. С топорами, с пилами. Тут он, Сергей Николаич, и заявился. Намто жарко, распалились за делом, а он прозяб, нос синий.

Да рука его левая в карман в пальто засунута. Два пальца, говорит, вроде шевелиться начинают... Ну, я его сразу домой к себе, в тепло. Обрадовались, конечно.

- Зачем же он приезжал? - теперь уже явно поторапливает Голованов.

- Семян люцерны попросить. Чтоб летом было чем детдомовский конный обоз и дойное стадо подкормить.

На пять голов и то и другое... Дали мы ему семян - было у нас немного, это ему в райкоме точно подсказали.

Уговаривал еще остаться переночевать у меня - не стал, некогда. Удивляясь тому, что предстоит сказать, Буров качает головой. - И ведь надо же! Нашелся пакостник - послал в область анонимку.

- Какую? - живо спрашивает Голованов.

- Что директор детдома и председатель колхоза за пол-литра транжирят государственное добро. Семенной фонд. Комиссия приезжала - как же! С чем, правда, приехала, с тем и уехала.