Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве)

Эта "жизнь в гробу", конечно же, не прошла бесследно и для здоровья писателя - его первая главная болезнь, эпилепсия, если даже и не началась-открылась в остроге, то уж во всяком случае усилилась и развилась окончательно. А вторая главная хворь - эмфизема лёгких, - без всякого сомнения, начальные убийственные корешки свои пустила именно в омско-каторжный период жизни-судьбы писателя. Эмфизема - это заболевание лёгких, которое развивается в основном под влиянием трёх факторов: других острых заболеваний лёгких (в том числе и пневмонии, с которой Достоевский долго валялся в острожном госпитале), от загрязнения воздуха (арестант Достоевский сам с удовольствием ходил, считая её лёгкой и приятной, на работу "при алебастре", то есть, выжигать и разбивать молотом алебастр в пыль - естественно, без всяких противогазов и респираторов) и, наконец, от злостного табакокурения (с помощью трубки, не вынимая её изо рта, наивный Фёдор Михайлович, как мы уже знаем, пытался спастись от нестерпимой духоты и вони арестантской казармы, лишая свои лёгкие тем самым последних атомов кислорода). Опять же забегая несколько вперёд, отметим, что эти два серьёзных недуга, благоприобретённые автором "Мёртвого дома" в каторге, до конца дней висели над ним страшными дамокловыми мечами: каждый из бесчисленных припадков падучей мог завершиться летальным исходом, а эмфизема лёгких при явном попустительстве самого больного так-таки и свела, в конце концов, его в могилу...

Вспомним ещё раз, что Достоевского дважды чуть не убили в остроге (Газин и Ломов), и что он четыре года фактически не жил, так как не мыслил жизни без Литературы, без Творчества. Таким образом, можно констатировать, выражаясь по-военному, что Достоевский в бою с эшафотно-каторжными обстоятельствами своей жизни-судьбы не погиб, в отличие от иных своих товарищей, но без ран и контузий не обошлось. Из этого изнурительного тяжкого боя (уж продолжим сравнение) писатель вышел даже с богатыми и бесценными для него трофеями: "Сколько я вынес из каторги народных типов, характеров! (...) Сколько историй бродяг и разбойников и вообще всего чёрного, горемычного быта! На целые томы достанет. Что за чудный народ. Вообще время для меня не потеряно. Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, и так хорошо, как, может быть, не многие знают его..." (281, 172-173)

Думается, две вещи, два обстоятельства, по преимуществу, и спасли автора "Бедных людей" от духовной и физической деградации в каторге, от гибели, от самоубийства: его озарение на первых же шагах в остроге, что только оптимизм и физический труд помогут ему выжить-выдюжить; и вот эта жажда творчества, писательская энергия мозга, сочинительская жадность в познании новых сторон жизни. Известно, что писатель работает не только за письменным столом, но все 24 часа в сутки - без перерывов, выходных и праздников. Грубый физический - каторжный - труд поддерживал и укреплял вполне изнеженное тело вчерашнего столичного интеллигента, а утончённая вдохновенная внутренняя работа писателя, изучающего и анализирующего окружающую действительность, накапливающего материал для будущих сочинений, - крепила и поддерживала дух. "Преступление и наказание", "Бесы", "Братья Карамазовы", не говоря уж о "Записках из Мёртвого дома", во многом родились-проросли из семян, посеянных на поле творческого воображения писателя ещё в бытность его острожного житья-бытья. Трудно представить, какими были бы великие романы Достоевского без его каторжного опыта и - были бы вообще. По крайней мере, нельзя не согласиться с мнением известного нашего путешественника и учёного П. П. Семёнова-Тян-Шанского, который встречался с Достоевским ещё на собраниях Петрашевского и виделся потом с ним в Сибири: "Можно сказать, что пребывание в "Мёртвом доме" сделало из талантливого Достоевского великого писателя-психолога..."103

Вероятно, писатель собирался и в солдатской казарме ещё больше пополнить багаж своих знаний о жизни простого люда. Однако ж, несмотря на свой каторжный опыт и четырёхгодичную острожную физическую и моральную закалку, в письме к брату рядовой 7-го Сибирского линейного батальона перед отправкой к месту службы, ещё из Омска, своих мрачных опасений и тревог не скрывает: "Попадёшь к начальнику, который невзлюбит (такие есть), придерётся и погубит службой, а я так слабосилен, что, конечно, не в состоянии нести всю тягость солдатства". (281, 172)

В "Сибирской тетради" под номером 447 Достоевский вносит услышанный им в острожной казарме мини-диалог: "- А приедет назад? - Не удавится, так воротится"104. Если представить на мгновение, что прозвучал он не в Омском остроге, а в Петербурге, допустим, в редакции "Отечественных записок" или в доме Некрасова, то выглядит-воспринимается этот короткий диалог весьма многознаменательно. До возвращения автора "Бедных людей" в Петербург оставалось ещё несколько лет, но 23 января 1854 года он вышел из острога, с него сняли кандалы. "Свобода, новая жизнь, воскресение из мёртвых... Экая славная минута!.." (-3, 481)

Увы, эйфория нахлынула несколько преждевременно: воскресение из мёртвых произошло-случилось, но о свободе ещё оставалось только мечтать.

Ведь солдатчина, по существу, - та же каторга.

Глава III

Под красной шапкой, или Первая любовь

1

Ещё в родительском доме на Божедомке, когда маленький Федя чересчур проявлял свою горячность и допускал какое-никакое вольнодумие и резкость в выражениях, строгий папенька не раз сурово предостерегал сына: "Эй, Федя, уймись, несдобровать тебе... быть тебе под красной шапкой!.."105

Михаил Андреевич, само собой, даже и в самом страшном кошмаре предполагать не мог, насколько буквально сбудется его мрачное пророчество. Однако ж, несмотря на предварительные свои страхи, сам Достоевский поначалу встретил перемену в своей судьбе радостно. Уже много позже, в Петербурге, в разговоре со своей близкой знакомой Е. А. Штакеншнейдер писатель будет вспоминать, "как счастлив он был, когда, отбыв каторгу, отправлялся на поселение (то есть к месту солдатской службы. - Н. Н.). Он шёл пешком с другими, но встретился им обоз, везший канаты. Он говорил, что во всю свою жизнь не был так счастлив (...), как сидя на этих неудобных и жёстких канатах, с небом над собою, простором и чистым воздухом кругом и чувством свободы в душе..."106

Но и в эти пьянящие часы относительной свободы, по дороге в Семипалатинск, Достоевский, вероятно, вспоминал, не мог не вспоминать молодого арестанта Сироткина, оставшегося в остроге: ведь до чего невыносимой показалась тому солдатская служба, что он дважды покушался на самоубийство, решился затем стать убийцей, только б скинуть с головы опостылевшую красную шапку. А каково же тянуть-терпеть солдатскую лямку бывшему офицеру и дворянину?..