Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве)

И вот что поразительно: ни история Сироткина, ни собственная солдатская биография не вдохновили Достоевского на художественное или документально-мемуарное произведение, среди его героев так и не появится ни одного рекрута-солдатика. Словно бы писатель напрочь вычеркнул-стёр эти пять семипалатинских лет из жизни, памяти, творческого багажа. Впрочем, есть опосредованное свидетельство в письме Врангеля к Достоевскому (1865 год) о том, что писатель собирался использовать впечатления того периода: "Описали ли Вы в Ваших романах нашу семипалатинскую> жизнь? Вы ведь собирались это исполнить..."107 Но всё же солдатская казарма, в отличие от арестантской, так и не вдохновила писателя. Почему? Тайна сия велика есть. Словно бы Достоевский оставил-подарил эту богатую тему будущему поколению литераторов, в первую очередь - А. И. Куприну.

Но всё-таки, даже не имея авторского текста аналогичного "Запискам из Мёртвого дома", мы можем составить вполне полное и подробное представление и о красношапочно-сибирском периоде биографии Достоевского. Есть-существуют воспоминания современников и особенно подробные того же А. Е. Врангеля, сохранилось и опубликовано в ПСС более восьмидесяти писем самого Фёдора Михайловича из Семипалатинска к почти двадцати адресатам, ну и, наконец, в некоторых текстах писателя какие-никакие отголоски-воспоминания о солдатском житье-бытье всё же аукались-появлялись. К примеру, в статье "Книжность и грамотность" (1861), опубликованной в журнале "Время", Достоевский пишет-рассказывает, как он вслух читал солдатам в казарме всякие французские переводные романы и "всегда производил эффект чтением". (Вот когда ещё и перед какими слушателями оттачивалось мастерство Достоевского-чтеца, буквально завораживающего впоследствии огромные залы изысканной публики своим надтреснутым слабым голосом!) И далее автор статьи "Книжность и грамотность" признаётся, что ему реакция служивых-слушателей "чрезвычайно нравилась, даже до наслаждения", его "останавливали, просили (...) объяснений различных исторических имён, королей, земель, полководцев..." (19, 53)

Согласитесь, если человек вспоминает о наслаждении, каковое ему приходилось испытывать (и, вероятно, - не единожды), то, надо полагать, не совсем уж отчаянным и невыносимым было его положение в тот период. Больше того, чуть не с первых дней подневольной службы рядовой Достоевский берёт под своё покровительство молоденького солдатика Каца, защищает бедного затюканного еврея от насмешек и издевательств. Через много лет, уже после смерти писателя, Н. А. Кац будет вспоминать-писать: "Всей душой я чувствовал, что вечно угрюмый и хмурый рядовой Достоевский - бесконечно добрый, удивительно сердечный человек, которого нельзя было не полюбить..."108 К слову, вероятно, этот самый Кац и стал в творчестве Достоевского единственным прототипом из солдатской казармы - он мелькнёт эпизодически в "Преступлении и наказании" в образе караульного солдатика-еврея из пожарной команды с "вековечной брюзгливой скорбью" на лице, который стал невольным свидетелем самоубийства Свидригайлова.

Но сейчас речь пока не о том. Важно подчеркнуть, что с самого начала жизни под красной шапкой рядовой Достоевский оказался среди товарищей по службе вполне как бы на особом положении. Сыграли свою роль и образованность, и дворянско-офицерское прошлое, и статус бывшего каторжника, и, наконец и в первейшую очередь, - опыт учёбы-службы в Инженерном училище. Да, если бы не ненавистные изматывающие уроки-занятия шагистикой-муштрой в Михайловском замке и военно-полевых лагерях под Петергофом, если бы не горький опыт рябца, а затем и кондуктора-старшеклассника - ещё неизвестно, каково бы пришлось писателю в глухоманном Семипалатинском гарнизоне. Ну и, разумеется, солдатчина, хотя и та же каторга, но разрядом пониже. Сам Достоевский новое своё положение воспринимал оптимистично, как ступень к полной свободе, это новое положение по сравнению с прежним "казалось ему раем"109. Самое страшное, эшафот и каторга - позади, пережиты. А главное, появилась возможность читать чужие книги и снова писать, наконец, свои, получать письма, и теперь он мог сам, как "незатейливые герои" его первого произведения, с наслаждением предаться эпистолярному жанру: восемьдесят писем - это по объёму целая повесть! И ещё, без всякого сомнения, помогло Достоевскому в его семипалатинской жизни то, что он сразу же обрёл покровителей в лице влиятельных сибирских чинов, обрёл дружбу и участие образованных и ценящих его писательский талант людей.

Сама Судьба, видно, свела автора "Двойника" с бароном Александром Егоровичем Врангелем - юристом, путешественником, дипломатом, который как раз в 1854-56 годах служил стряпчим по уголовным и гражданским делам (по-нынешнему - прокурором) именно в Семипалатинске. Врангель зачитывался "Бедными людьми" и "Неточкой Незвановой", ещё перед отъездом в Сибирь познакомился с М. М. Достоевским и получил от него и А. Н. Майкова письма, книги и деньги для передачи Фёдору Михайловичу. Он ехал на службу в Семипалатинск с радостной уверенностью, что познакомится лично с любимым писателем, в меру всех своих возможностей поможет ему. Ни разница в положении, ни разница в возрасте (Врангель был на 12 лет моложе Достоевского) не помешали сойтись-сдружиться барону-прокурору с солдатом-политпреступником. Возвратясь в Петербург, Врангель много хлопотал по вызволению опального писателя из Сибири. Впоследствии они продолжали поддерживать отношения, время от времени переписывались, встречались за границей и в столице, но, к сожалению, жизнь всё больше разводила их в разные стороны, и в 1873 году нить их дружбы, увы, оборвалась... Впрочем, в контексте нашего разговора важен именно первый - сибирский - период их отношений, и как раз очень ценны-бесценны воспоминания Врангеля о Достоевском-солдате.

Итак, в каком же таком "раю" жил-обитал автор "Бедных людей" после каторги? Семипалатинск в то время был полугородом-полудеревней: 5-6 тысяч жителей, одна православная церковь (и одновременно - единственное каменное здание), семь мечетей, одна уездная школа, одна аптека, один галантерейный магазин, о книжном же "и говорить нечего - некому было читать". Газеты получали человек 10-15 во всём городе, внимание местных обывателей мало занимала даже Крымская война, поскольку они "интересовались только картами, попойками, сплетнями и своими торговыми делами". В Семипалатинске мощёных улиц не было и ходить приходилось по щиколотку в песке. Во время бурь и ураганов, нередких в Сибири, тучи песка поднимались в воздух, так что "рай" доподлинно превращался в ад.

Теперь о личном "райском" уголке ссыльного писателя, которому вскоре разрешено было - в виде исключения - перебраться из солдатской казармы на квартиру. Врангель свидетельствует: "Хата Достоевского находилась в самом безотрадном месте. Кругом пустырь, сыпучий песок, ни куста, ни дерева. Изба была бревенчатая, древняя, скривившаяся на один бок, без фундамента, вросшая в землю, и без единого окна наружу (...)