Рустам Ибрагимбеков - Дача

И поэтому надо набраться твердости и поступить так же, как брат, - не участвовать в этой гибельной для нее затее. Хотя бы не участвовать!..

Отец продолжал читать. Мать сидела на песке и пыталась молотком раздробить на куски большой серый камень. Она была вся в пыли, на лице смоченная потом пыль превратилась в темно-серую жижицу с разводами.

Мансур вошел в дом. Мастер уже успел покрыть крышу досками. Кое-где он даже застелил толь, - в этих местах не было щелей. Мансур нашел среди вещей, сваленных в углу, у газовой плиты, свои старые брюки и завернул их в газету. В комнату заглянул отец.

- Ты что? - спросил он.

- Уезжаю.

- Не поможешь ей?

- Нет.

Отец грустно улыбнулся. Мансур перевязал веревкой сверток с брюками.

- Ты есть не хочешь? - спросил отец.

- Нет. Не знаешь, где мои тапочки?

- На веранде.

Отец пошел за тапочками. Мансур приблизился к окну: мать продолжала ожесточенно бить по камню.

- Он что, уезжает? - спросила она отца.

- У него срочное дело в городе, - объяснил отец. Она ничего не сказала,ї толької сильнее ударила по камню. Потом еще раз так же сильно. Камень наполовину погрузился в песок. Она не догадывалась подложить под него другой камень. А может быть, ее не интересовало, раскрошится он или нет. Может, ей просто нравилось бить по камню. Или не нравилось, но была такая потребность. Она тяжело дышала и после каждых нескольких ударов откидывала назад свое грузное, выпирающее из прорех черной рубашки тело, чтобы захватить побольше воздуха широко разинутым ртом. Три года назад Мансур впервые увидел, как она, лежа на боку, ползком волочит по песку тяжелый камень. Он очень испугался тогда: "Что с тобой, мама? Почему ты лежишь на земле?" - "Так удобней, объяснила она, жалко улыбаясь, - ноги не болят". Впервые в жизни она призналась ему в своей слабости. Он чуть не заплакал тогда. Сейчас жалость была не такой острой. Но все же больно было смотреть на то, как она бьет по камню, чтобы скрыть свое бессилие и обиду на детей.

- Мама, - сказал Мансур в окно, - ты неправильно делаешь. Надо подложить камень.

Он понимал, что не должен этого говорить, если хочет получить картину Саттар-заде.

- Я пробовала, - не сразу ответила мать, видимо, колебалась, ответить или нет, - он соскакивает.

Мансур вышел из дома и подошел к ней. Она перестала бить по камню и настороженно молчала, не выпуская из рук молотка. Ждала, что он скажет. "Ты можешь поступить как хочешь, - говорил весь ее вид. - Я от своих детей всего жду". Мансур тоже молчал. Он опять подумал, что если хочет уехать, то должен сейчас же, сию минуту сказать об этом, потом будет поздно.

- А что делает этот, наверху? - спросил он, не глядя на нее.

- Не знаю даже, - опять не сразу, устало ответила она,- сейчас залезу посмотрю.

- Я снизу посмотрел. Доски он неплохо уложил.

- Самое главное, чтобы он вместо мелкого камня песок не насыпал.

- Ну что ты? Он не похож на такого человека...

Потом Мансур дробил на куски камни - выяснилось, что их потребуется не меньше пятидесяти ведер, потом таскал песок для цементного раствора, а потом, уже поздно вечером, подавал раствор на крышу. Набросав в ведро несколько лопат раствора, он поднимался по деревянной лестнице, приставленной к стене, и передавал мастеру, который опрокидывал раствор на ровный слой мелкого камня. Стоило Мансуру остановиться, как мать хватала ведро или лопату, чтобы не было перебоя в работе.

Солнце уже было высоко, и могучие лучи его падали отвесно и тяжело. Мастер спасался от них, обмотав голову рубашкой.

- Апшеронское солнце очень опасное, - рассказывал он Мансуру, орудуя лопатой. - Может человека сумасшедшим сделать. Один шофер рассказывал мне. Местный он, из Герадиля. С карьера песок возил на самосвале. В день двадцать-тридцать рейсов делал под солнцем. Иногда по дороге домой заезжал. С матерью он тогда жил, холостой был... Однажды приехал домой - матери нет, замок висит. Поставил машину на улице, а сам сел в тени у забора. Жара, солнце печет, вокруг тихо, белый песок, никого нет. Только соседский ишак стоит напротив, к воротам привязанный, и смотрит на него. А он сидел, сидел и вдруг встал, положил ишака в кузов машины и поехал. Совсем голову потерял, не понимает, что делает. Сосед за машиной бежит, а он на газ жмет... Прямо с этим ишаком на базар в Маштаги. Продал за восемьсот рублей старыми. До сих пор сам понять не может, почему так сделал... Солнце ему ударило в голову...

К вечеру, когда солнце уже больше чем наполовину опустилось в море, у одного из ведер оторвалась ручка. Мансур в это время работал на крыше, и, пока мастер прилаживал ручку, у него появилась возможность немного отдохнуть. Он лег лицом вниз на самом краю крыши, на новый каменный бордюр, с внешней стороны которого торчали неровные края толя. Лицо горело от усталости, и он прижал его к шершавой поверхности камня, успевшего уже остыть. Вернее, обессиленная шея не держала головы, а лицо было как бы придавлено к камню собственной тяжестью.

Внизу возился с ведром мастер. Рядом на песке сидела мать, наблюдала за работой. Сейчас сверху она была очень похожа на покойную бабушку. У мастера что-то не ладилось с ручкой, он чинил ее довольно долго. Постепенно с Мансура сходило отупение усталости; глядя на мать, он вспомнил вдруг, как много лет назад они жили с бабушкой в Пиршагах, в таком же доме без крыши. Была война. Мать по ночам пешком шла из города, приносила им еду. Иногда ей не удавалось добраться до них. Тогда "бабушка счищала с хлебного ножа прилипший к лезвию мякиш, и они, два брата, делили его поровну...

Бабушка умерла сравнительно недавно, но почему-то запомнилась именно такой, какой была тем военным летом в Пиршагах. Мать сейчас стала очень похожа на нее. А в те годы мать была красивой. А может, так ему казалось тогда.

Она любила читать им. Сейчас Мансур уже знал, что она не очень начитанный человек. Но тогда они этого не понимали. У нее было несколько любимых книг: "Маленький оборвыш", "Роб-Рой", "Оливер Твист" и "Маленькая хозяйка большого дома"... Они сидели на длинном открытом балконе перед их городской квартирой на втором этаже, откуда спускалась во двор лестница. Она не разрешала ему сидеть на каменной ступеньке, и он старательно умещался на маленьком деревянном пятачке балкона, примыкавшего к лестнице, и часами слушал историю бедного Оливера Твиста...

Очевидно, он задремал ненадолго, потому что, открыв глаза, он увидел рядом с собой мать. Она тоже сидела на краю крыши.

- Что с тобой? - спросила мать. - У тебя что-нибудь болит?

- Нет, - сказал он, - просто уснул.

Она помолчала немного и не очень уверенно, не глядя на него, спросила:

- А голова не болит?

- Немного.

Она стеснялась, наверное, потому не сразу, а после некоторой заминки, как бы решившись, вдруг подняла его голову с камня и положила к себе на колени.