Рустам Гусейнов - Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)

- "В принципе". Странное вы что-то говорите, Паша, пожала плечами Вера Андреевна. - Но тогда, - сказала она, если ожидание смерти так, по-вашему, способно изуродовать сознание человека - тогда, скажите мне, какая в принципе разница - несколько часов отделяют вас от нее или несколько десятилетий? Если все равно потом придет минута, после которой, как вы выражаетесь, ничего не было.

Паша вдруг развел руками и рассмеялся.

- Вера, - сказал он, - вы все же необыкновенная девушка. Так ведь в этом-то все и дело, умница вы моя! - и он смеялся.

- В чем? - спросила она как бы с опаской.

- В том, что Павел - Кузьмич - был - прав.

Глава 10. НЕПРИЯТНОСТИ

На освещенной лужайке перед домом гостей уже не было; праздник вернулся на террасу. Неподалеку от крыльца на траве сидели цыгане. В траве стояло несколько бутылок вина, поднос с мясом, тарелки с хлебом и овощами. Пожилая полная цыганка перебирала струны гитары - как будто и не играла даже, но все же угадывался за разрозненными звуками одинокий мотив.

Когда они проходили мимо, весь табор смотрел на них.

- Ай, красавица какая, - привычно произнесла одна из женщин. - И парень у тебя молодой, красивый. Подойди, дай ручку, погадаю на счастье.

- После, - ответил Паша за Веру Андреевну.

Он поднялся на крыльцо и открыл дверь, но Вера Андреевна осталась стоять внизу.

- Вы идите, - сказала она. - А я еще погуляю немного.

- Что-нибудь не так? - спросил он.

Из открытой двери выплескивались на улицу пьяные голоса.

- Вы, идите, идите, - повторила она, голос у нее дрогнул. - Все нормально. Мне нужно одной... Я недолго.

Она повернулась и пошла по траве наискось от дома - прочь и от террасы и от цыган. Она слышала, как дверь на крыльце закрылась, и по лицу ее потекли слезы.

Она не ответила бы точно, отчего она плакала. Тут смешались и усталость, и Пашина история, и какое-то нервное напряжение от всего этого вечера в незнакомой компании. Было и что-то еще невысказанное, какое-то труднообъяснимое чувство, из слов к которому ближе всего было - одиночество.

Она пошла прямиком к белой ажурной беседке, расположенной среди деревьев в дальнем углу усадьбы. Вошла в нее и села так, что кроны скрывали ее от лунного света. И только собралась было расплакаться по-настоящему, как вдруг услышала голоса - тут же, за своей спиной, за деревянной стенкой беседки. Быстро оглядевшись, она сообразила, что беседка, куда вошла она, состоит из двух полукружий, разделенных деревянной перегородкой. И кто-то разговаривал там, во второй половине, невидящий ее и невидимый ею. Уже со следующей фразой она, замерев, узнала один из голосов. И голос это был чрезвычайно злой.

- Ты почему не пришел вчера, - говорил он. - Тебе Харитон передал, что я зову тебя. Передал или нет?

- Да я же говорил тебе, Степан. У меня вчера... - начал было кто-то второй за стенкой.

- Мне наплевать, кто там был у тебя вчера - хоть папа римский. Я когда-нибудь звал тебя просто так - чайку погонять? Звал? Если я зову тебя, ты должен бросить все остальное, и кто бы ни был у тебя, бежать ко мне. Бежать! Неужели это не ясно? Самое важное дело у тебя в эту минуту - как можно быстрее добежать до меня. Иначе никаких других дел в следующий раз может уже и не оказаться.

- Степан. Не лезь в бутылку, я тебя прошу.

- В бутылку?! Ты это называешь "в бутылку"? Я вижу, ты за эти полгода так ни черта и не понял. Ты главного не понял того, что полгода эти ты здесь отсидел только потому, что я тебя эти полгода терпел. И отсидишь ты здесь ровно столько, сколько я тебя еще вытерплю. "В бутылку"... Вот ты теперь со статьей этой действительно залез кое-куда. Конкретно - в дерьмо, и по самые уши. Кто позволил Курошу печатать это сегодня?

- У нас Матвеев за прессу отвечает.

- Матвеев за прессу, Матвеев за пленум, Матвеев за депутатов. А ты у нас, голубчик, за что тогда отвечаешь? За жену свою? За шлюху - любовницу?

- Ну вот что, Степан... - похоже было, собеседник Баева хотел уже ответить что-то решительное, но осекся. - Мы ведь тебя вчера целый час ждали, заседание не начинали.

- А вот если я не пришел, так это действительно значит, что у меня оказались дела поважнее. Значит, вопрос нужно было перенести. Ну, хорошо, не стали переносить, языками помололи и разошлись. Но кто статью позволил печатать? Я тебя спрашиваю?!

- Я правда не знаю, Степан. Честное слово, я не давал распоряжения.

За перегородкой чиркнула спичка. Должно быть, Баев закурил.

- Ну, в общем, так, - сказал он. - Ты эту кашу заварил, тебе ее и расхлебывать. Кандидата я назначу тебе сам. Без всяких ваших дурацких заседаний. И как ты объяснишь это в своей сраной газетенке, мне наплевать. Что хочешь, то и ври; и отвечать за все, если кто-нибудь в Москве заметит, будешь сам.

- Степан, послушай. Мы ведь действительно надежного человека выбрали. Беспартийного, из служащих - как в разнарядке указано.

- Кандидата я назначу сам! А твой надежный и беспартийный сегодня же будет на первом допросе. Он разоблачен НКВД, как террорист и шпион. И НКВД проверит в дальнейшем, каким образом Зольский райком партии выдвинул кандидатом в депутаты РСФСР врага народа.

- Подожди, Степан...

- И в следующий раз, когда я позову тебя, ты будешь стоять у меня в приемной раньше, чем я повешу трубку... Ты понял?

За перегородкой послышался скрип половиц. Двое сошли по ступенькам, шаги по земле. Первым вышел Баев. За ним, покачав головой - да, она не ошиблась - это был Свист. Вера Андреевна сидела, не дыша. Вот сейчас они заметят ее, и тогда... Даже и неясно, что будет тогда...

Но вот Степан Ибрагимович уже прошел мимо. Ему достаточно было чуть повернуть голову. Даже странно... Свист прошел вслед за ним. И тоже не заметил ее. Они пошли по тропинке к дому, и через минуту уже вошли на террасу.

Вера Андреевна вышла из беседки и в тени деревьев пошла в сторону от дома. Чувства ее смешались, но плакать уже расхотелось. Она не вполне поняла, о чем разговаривали они там, в беседке, но ясно было, что слышать этого ей не следовало. Она подумала, что будет лучше, если она выйдет из тени на освещенную лужайку подальше от беседки. Незнакомое или давно забытое ею чувство крадущегося человека, тяготило ее.

Когда она вошла на террасу, никто почти не обратил на нее внимания. Чувствовалось, что застолье движется к концу, атмосфера за столом была уже разморенная. Огромный, трехэтажный, частично разобранный торт возвышался посреди стола. Не убирали, впрочем, и остатки жаркого.

- Куда вы пропали? - спросил ее Харитон; по равнодушным ноткам в голосе его слышно было, что он обижен.

- Я по саду ходила, - сказала она, и пододвинула к нему хрустальный бокал. - У меня голова разболелась. Налейте мне водки, пожалуйста.

Харитон удивленно посмотрел на нее, но водки налил.