Дмитрий Каралис - Автопортрет

- О-о! Димитрий! Как я рада! Много о вас слышала... Оля-ля! - И хрясь кусок батона отламывает и - в рот!

Киношница, работает с Вит. Каневским - монтажер фильмов.

Вина себе наливает из холодильника, красного: "Будете? Ну, как хотите, а я проголодалась. Только Лизке меня не выдавайте - она не любит, когда я хозяйству...ваю у нее в доме".

Пошел курить в коридор.

Потом собрались гости - Свичин, сын белого генерала, его французская жена - тугая брюнетка с живыми глазами, бабушка - Мария Всеволодовна.

Мы с Ваней сидели тет-а-тет в креслах, и приборы, не слишком нагруженные едой, нам приносили туда, не требуя сесть за стол. Как вам угодно, дескать. Ваню в семье Навариных уважают, немного заискивают перед ним - большой начальник. Как я догадался, он помогал графине издать книгу и стать звездой. Рататуй размазали по тарелкам, дали ложечки. Что-то говорили про эти ложечки...

Каневский не приехал - он ругался с французским продюсером из-за денег.

А бабушка Наварина все злорадствовала по поводу отсутствия продуктов в России.

- Димитрий Николаевич, а сыр в России есть?

- Нету сыру, - опережала меня ее дочь Елена.

- Вот видите, сыру нету! А сколько его раньше было! Вкушайте, Димитрий Николаевич, сыр.

Бутерброды с моей икрой уже унесли. Но рататуй я унести не дал попросил добавки и доел его, гада.

"Как говорил доктор Пастер, - философствовала графиня Наварина, микроб - это ничто. Среда - это все". Она рассуждала о коммунизме в России.

"Как говорил Александр Федорович Керенский - вы, конечно, слышали о нем? - она долго и вопросительно смотрела на меня. И, дождавшись кивка, победоносно вещала: - Он говорил, что бороться с коммунизмом бессмысленно. Его победит сама жизнь."

"О, Ленин, это ужасное имя. Как хорошо, что снова будет Петербург. Говорят, его скоро вынесут из Мавзолея, это правда? А что сделают с Мавзолеем? Ведь это огромное сооружение... Может быть, там устроят общественную уборную?"

Я не привез черного хлеба, т.к. перед моим отъездом в Ленинграде были проблемы с хлебом. Это ее очень обрадовало. Она всем рассказывала.

Имеет право...

Потом стали есть ананас.

- Наслаждайтесь, Димитрий Николаевич, ананасом. В России, наверное, нет ананасов?

Тут я наплел такого, что они примолкли. Я сказал, что бананами, ананасами и прочими тропическими фруктами у нас торгуют на каждом углу, стоят они копейки и стали нашим национальным бедствием. Все улицы завалены пустыми коробками, пацаны кидаются апельсинами, как снежками, бьют окна, общественность ропщет... Все дело в том, что Советский Союз по секретному договору стал наконец-то получать долги от южных стран за поставки вооружения. Ленинградский порт забит судами-рефрижераторами, ананасы - по нашей бесхозяйственности - разгружают в самосвалы и везут (не к столу будет сказано) прямо на свинофермы. Русское сало стало пахнуть ананасом! Представляете? Поэтому мне непонятно, почему ананасы стоят во Франции так дорого, и им придается столь возвышенное значение.

- Когда же такое стихийное бедствие возникло? Я в прошлом году ничего подобного не видела!

- А вы, в каком месяце были?

- Летом. В июне.

- В июне еще жили спокойно, а с сентября все и началось. Срок оплаты подошел. Секретный договор подписали... - Я отказался от ломтя ананаса и попросил про секретный договор особо не распространяться - все между нами, говорю, должно остаться.

Все согласно покивали, а Иван Свечин сказал, что умом Россию не понять и аршином общим не измерить... Тут же выяснилось, что читать-писать по-русски он почти не умеет.

А я вспомнил конец шестидесятых - начало семидесятых, когда мы сильно дружили с Африкой, и ананасы действительно продавались в Ленинграде свободно, стоили два рубля за килограмм.

Ночной Париж мы не поехали смотреть - я пожалел Елизавету Владимировну, и отправился на метро в свой Шевреус.

Шел по шоссе два километра, мимо кукурузных полей, ферм, крытых теннисных кортов, где при желтоватом свете еще стучали мячиками добропорядочные французы, мимо спящих за проволочной изгородью (под слабым током) буренок, и щелкал в темноте синий огонек - недосмотр электрика. И я держал наготове газовый баллончик. Но все обошлось.

- Не люблю русских! Они ленивы, глупы, пьют много водки, не следят за своими жилищами, воруют... Нет, нет, я очень рада, что мои дети и внуки стали настоящими французами. Я сознательно воспитывала их французами. Франция - это великая страна, да, да, просто великая страна. Россия - моя родина, но я не люблю русских.

Раза три повторяла эту тираду в течение вечера.

"Они не могут подсчитать, сколько стоит газ, и варят на нем свои кислые щи! (У них, я заметил, умным считается тот, кто умеет зарабатывать и тратить деньги). Весь мир давно применяет электрические плиты! Только Россия и Африка пользуются открытым огнем! Дикари!"

Я напомнил ей, откуда я родом.

- Я же не против вас! - махнула рукой графиня. - Это вас коммунизм довел.

В своей книге, кстати, она весьма умилительно вспоминала кислые щи, украинские борщи и гречневую кашу с потрохами.

А почему убежала в 1919 году в Румынию, а потом пробралась во Францию? В своей книге она восторгается, какое чудное поместье было у них под Каменец-Подольском. Как славно они жили - детей приучали работать на огороде, шить куклам платья, строгать, пилить, лепить из глины, рисовать...

И убежала, бросив больных родителей... Сначала ее взяли большевики в свой штаб машинисткой - она служила у них полгода, за ней ухаживал командир полка, но она не отвечала взаимностью. Он ей слегка нравился, не более, пишет она в своей книге. Она сбежала из красного штаба и через Днестр перебралась в Бессарабию, где жила у тетки несколько месяцев, а потом дальше - на Запад. И было ей 17 лет. Оставленные родители так и умерли в России. Она даже не знает, где они похоронены.

И эта тетя-мотя голубых кровей будет мне трендеть, что не любит русских.

Графиня она по мужу - ее муж был графом.

11 сентября 1991г.

Еду в St-Remy-Les-Chevreus. 22 часа по местному времени, 24 по Москве.

Сегодня был в свободном полете - сходил в Нотр-Дам, Лувр и залез на Эйфелеву башню.

Прошелся по набережным Сены. Сказать, что полон впечатлений, не могу. Погода хороша - это да: воздух сухой и легко дышится. Высокие набережные Сены напомнили мне Обводный канал в районе Московского проспекта, рядом с "Фрунзенским" универмагом. Только Сена шире немного. Хороши окна и двери все закрывается тютелька-в-тютельку. Мостовые хороши. Большой красивый город в центре Европы, удобный для жилья. Простора, как у Стрелки Васильевского острова, не встретишь. Петр возводил с размахом, французы - строились с благоразумной экономией. Исключение - Елисейские поля.

Выйдя из Лувра, посидел на поребрике фонтана, помочил ноги в воде, там все сидят - ножки в воду. Я - пересилил себя и сел - отметился.