Валентин Катаев - Поэт

Валентин Петрович Катаев

Поэт

Киноповесть

Концертный зал консерватории в одном из больших

южных городов на Черном море. 1918 - 1919 годы.

Эстрада обставлена с претензией, в виде некоего

салона. Кресла, кушетка, диван, рояль. Посредине

небольшой бамбуковый столик, покрытый бархатной

скатертью, лампа. В "салоне" в напряженно небрежных

позах разместились провинциальные поэты. На столике

декоративно брошена большая афиша: "Вечер поэтов". В

числе поэтов Тарасов, рядом с ним Орловский,

Арчибальд Гуральник, студент в обдрипанных штанах и

многие другие. За роялем пианист, который

аккомпанирует выступающей поэтессе. Поэтесса стоит у

рампы и жеманно читает свои стихи.

Это мелодекламация. Публики в зале довольно

много.

П о э т е с с а.

Мне снился сон, что я маркиза

И что виконт в меня влюблен.

Мои малейшие капризы

Всегда готов исполнить он.

Он о любви твердит послушно

В камзоле, в белом парике,

А я внимаю равнодушно

И думаю... о пастушке.

Ах, почему я не пастушка,

Ах, почему мы не вдвоем...

И горько вздрагивает мушка

Над маленьким пунцовым ртом.

Публика аплодирует. Поэтесса и аккомпаниатор

жеманно раскланиваются. Поэтесса идет на свое место и

томно, с плохо скрытым торжеством, опускается на

козетку. На эстраду выходит Аметистов - устроитель

вечера, он же конферансье. Чрезвычайно развязен.

А м е т и с т о в. Сейчас выступит поэт Арчибальд Гуральник!

Слабые аплодисменты. С кресла встает Арчибальд

Гуральник и идет к рампе. Это довольно известный в

городе провизор, владелец небольшой аптеки - Арон

Гуральник. Арчибальд - это его псевдоним. На нем

зловещий фрак. Кривое пенсне на черной ленте,

заложенной за ухо, еле держится на потном, деревянном

носу. У Арчибальда Гуральника вид высокомерный и

несколько безумный. Говорит он с завыванием и

необыкновенно назидательно.

Г у р а л ь н и к. Я вам сейчас прочту небольшое стихотворение из цикла "Глаза сатаны" под названьем "Бокал с ядом". (Откашливается.)

Т а р а с о в (наклоняясь к Орловскому). Ну, мы сейчас хлебнем горя.

О р л о в с к и й. Когда провизор пишет стихи, это кошмар.

Г у р а л ь н и к.

Я не мудрец, не гений, не философ,

Не Спенсер я, не Гегель, не Сократ.

Не занимаюсь я решением вопросов

И потому мудрее их стократ.

Среди поэтов оживление, кто-то тихонько

хихикает.

(Строго оглянувшись.)

В моей руке бокал цианистого кали,

И прямо надо мной - божественная твердь.

Хотя я страшный яд держу в моем бокале,

Я никогда не славословлю смерть.

Я славословлю жизнь! Я славословлю женщин!

Пьянящий поцелуй вакханки молодой...

В публике, в первом ряду, сидят жена Гуральника

и взрослая дочь. Они очень переживают выступление

главы семьи.

М а д а м Г у р а л ь н и к. Арон, ты торопишься, как на пожар. Не так быстро.

Д о ч ь. Папа, не волнуйся.

Г у р а л ь н и к (делает великолепный жест ладонью вниз). Не беспокойтесь!

...Пьянящий поцелуй вакханки молодой...

В этот миг на улице раздается несколько

винтовочных выстрелов. Небольшой фрагмент уличного

боя. Шальная пуля разбивает верхнее стекло высокого

консерваторского окна. Падают треугольные осколки.

Штукатурка сыплется с карниза на фрак Гуральника. В

публике тревога. Но Гуральник величественно опускает

руку ладонью вниз и водворяет спокойствие.

Не беспокойтесь. Это стреляют на Малой Арнаутской. (Продолжает декламировать.)

...Пьянящий поцелуй вакханки молодой...

В зале и на эстраде хихикают. Гуральник строго

смотрит на публику через пенсне. Внутри кассы

Аметистов и кассирша в каракулевом саке. Кассирша

укладывает деньги в переносную несгораемую

кассу-шкатулку.

А м е т и с т о в. Сколько в кассе?

К а с с и р ш а. Триста восемьдесят миллионов пятьсот девяносто шесть тысяч с копейками.

А м е т и с т о в (потирая руки). Фантастика. В городе переворот, а публика идет. Никуда не идет, а к нам идет!

К а с с и р ш а. Поэзия. (Презрительно пожимает плечами.)

А м е т и с т о в. Дай бог ей здоровья. Запирайте кассу.

Возле запертой двери в зал. Аметистов подходит к

двери и приоткрывает ее. Смотрит в зал. Видит: на

эстраде студент в обдрипанных штанах.

С т у д е н т (декламирует нараспев в духе Северянина):

Я с гривуазной куртизанкой на фешенебельной

машине

Люблю лететь по Ришельевской пить кюрасо на

Ланжерон...

А м е т и с т о в (с отвращением, закрывая дверь). А рубленые котлеты ты не любишь? Тьфу! Голодранец.

Аметистов идет по коридору.

Эстрада. Выступает Орловский.

О р л о в с к и й.

Еще пожар на гребнях крыш

Бушует при народных кликах,

Еще безумствует Париж

И носит головы на пиках,

А уж, подняв лицо от карт,

В окно своей мансарды тесной

На толпы смотрит Бонапарт

Поручик, миру не известный.

С улыбкой жесткой на лице

Он, силой внутреннего взора,

Проводит отблеск термидора

На императорском венце.

Публика холодно похлопывает. Орловский с

презрительной улыбкой идет на свое место и садится

рядом с Тарасовым.

На улице два выстрела.

О р л о в с к и й (Тарасову). Ну? Стоит им читать? Что они понимают в настоящих стихах?

Т а р а с о в. А по-моему, Сережа, твои стихи им понравились.

О р л о в с к и й. Ты думаешь?

Т а р а с о в. Безусловно.

О р л о в с к и й. А тебе?

Публика начинает нетерпеливо стучать ногами и

аплодировать.

Г о л о с а. Тарасова! Тарасова!

На эстраду из-за кулис выходит Аметистов и сзади

наклоняется к Тарасову.

А м е т и с т о в. Сейчас я тебя выпущу.

Т а р а с о в. А дублоны?

А м е т и с т о в. Будут.

Т а р а с о в. Я их не вижу.

А м е т и с т о в. Можешь мне поверить. Еще не подсчитали кассу. Как только подсчитают, сейчас же получишь.

Аплодисменты усиливаются. Крики: "Тарасова!"

Публика нервничает. Я тебя умоляю. Иди.

Т а р а с о в. Пистоли! Пезеты! Рупии!

А м е т и с т о в. Клянусь матерью. Святой истинный крест.

Т а р а с о в. Но имей в виду, Аметистов!

А м е т и с т о в. Конечно. (Идет к рампе, объявляет.) Сейчас выступит поэт (делает паузу) Николай Тарасов.

Взрыв аплодисментов. Тарасов встает. Поэты тоже

хлопают.

Аметистов воровато уходит на цыпочках за кулисы.

О р л о в с к и й. Видишь, как тебя любят. Что ты будешь читать?

Т а р а с о в (похлопывая себя по карману). Я тебе еще не читал. Новенькое. (Идет к рампе.)

Г о л о с а и з п у б л и к и. Тарасов, "Зимнюю ночь"! "Рыбаков"! "Фальстафа"! "Сказку"!

Т а р а с о в. Зачем? У меня есть новое. Только что написал. Сейчас попробуем. (Вынимает из кармана клеенчатую общую тетрадь, на которой выскоблены якоря, сердца, инициалы - типичная гимназическая общая старенькая тетрадь. Похлопывает по ней ладонью.) Еще горяченькие. Только что из духовки. (Читает.) "Море". (Задумывается.) А может быть, и не "Море". Еще не знаю. Одним словом: