Василий Катанян - Лоскутное одеяло

Я вышел на улицу - ведь этот ныне знаменитый Белый дом находится напротив нашего дома через реку и виден с балкона. Я увидел возле парламента огромную толпу людей. Народ стоял от набережной вверх по ступеням, до входа. Они стояли лицом к зданию, это была их (и нас всех) надежда, все чего-то ждали от Ельцина, знать, что он жив и защитит нас от этого ужаса. Это было ожидание помощи от правительства, с которым мы за всю нашу историю впервые оказались по одну сторону баррикад! Этот народ, полуголодный, полунищий, в ожидании холодной зимы - впервые сплотился, чтобы удержать ту малую свободу, последнее, что у него осталось. Из быдла мы превращались в людей.

А потом уже все люди стояли спиной к Белому дому, чтобы защитить собой его. Но тогда все смотрели на окна парламента, как смотрят на алтарь, вымаливая - "чашу эту мимо пронеси..." Забыть это не смогу.

Люди тащили плиты, бочки, прутья - это громоздили баррикады, рядом разобрали каменный мостик, и кто-то сказал, что теперь "булыжник - оружие интеллигенции". Появились листовки с текстом Ельцина.

Пошел сильный ливень, но толпа не дрогнула. На мосту стояли танки, но на них уже были флаги РСФСР. Радиостанция "ЭХО МОСКВЫ" стала вести передачи прямо из Белого дома, и мы услышали призыв Ельцина прийти к зданию и защитить законное правительство. А по ТВ шла сплошная брехня - во всей стране работала только первая программа и танцевали лебеди. Из "Эха" мы узнали, что какие-то войска перешли на сторону Ельцина, но что другие танки идут в сторону Белого дома.

Элик отдыхал где-то на Волге, там "Эхо" не слышно, и он в полном неведении звонил мне, и мы ему передавали по телефону то, что говорили "СВОБОДА" и "ЭХО".

Телефон дома звонил не умолкая.

На следующий день мы с Инной двинулись к Белому дому, где состоялся митинг. Я никогда не видел в натуре такое количество народу. И вместе со всеми скандировал "Ель-цин", "Хунту долой", "По-зор"!

На следующий день мы с Инной наделали бутербродов, сварили кофе в нескольких термосах и, погрузив все в каталку, двинулись к Белому дому. Мамаша и папаша Кураж. Там уже все были перекормлены и напоены. Строго нас спрашивали: "Кофе настоящий или растворимый?" и, услышав, что "настоящий", разрешали наливать.

25 августа. Вчера город хоронил трех молодых людей, погибших в дни путча. Мы пошли к зданию СЭВа и увидели процессию, которая нас потрясла - и многочисленностью, и порядком, и интеллигентными лицами людей, и тем, что мостовая была покрыта цветами. И российское знамя, которое несли растянутое на целый квартал. Каждый час этих дней и ночей был не похож ни на один час окаянных семидесяти прошедших лет. Двух русских молодых людей отпевали в церкви на кладбище, а Илью Кричевского хоронили по еврейскому обряду - играл скрипач, раввин читал кадиш, и похоронили их рядом, одновременно. Потом люди шли с цветами, группами и в одиночку. Меня особенно поражали эти одинокие мужчины и старушки.

То, что мы дожили до того, что видим, как опечатали здание ЦК КПСС, арестовали Крючкова и опечатали КГБ, свалили Дзержинского...

В эти дни мне все время вспоминались строки из Ахматовского "Реквиема":

Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл,

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

Остальное известно из газет.]

26 августа. В израильской газете прочел конъюнктурную статью Семена Чертока о Маяковском. Насчет Сеньки Чертока я специалист. Это христопродавец чтобы не искать новых слов. Я его знаю лет тридцать, он был желтый кинорепортер, печатался через пень-колоду, стал работать с Мишей Долинским, и дела пошли лучше. Инна его устраивала в аспирантуру, нажила неприятностей, но все-таки мы его жалели как неудачника и в общем относились к нему хорошо, он бывал у нас дома на старой квартире. Потом эмигрировал, и вскоре мы прочли опубликованные им мемуары Полонской с путаным и во многом подлым предисловием. Всякие гнусности по отношению к отцу, а в каких-то газетенках и по отношению к Маяковскому и его окружению - с массой домыслов.

Когда Алла Демидова летела в Израиль, я к ней зашел что-то передать, и зашла туда какая-то тетка тоже с письмом и сказала: "Если увидите Сеню Чертока, то передайте от меня поцелуй". А я добавил: "А от меня плюньте ему в рожу!" Алла и довела это до его сведения, встретив. Он стал распинаться в любви к нам, мол, он впал по приезде в эйфорию, потерял контроль над собой, писал не то, что думал, и т.п. Вот теперь нам все его пакости приходится читать - и не только нам...

5 декабря. В октябре летали в Берлин и Франкфурт на книжную ярмарку, где были презентации моей книги о Л.Ю.Б. Издали ее замечательно, она имеет большой успех, хорошую прессу и продается хорошо, даже думают о повторном тираже. Презентация в Берлине была шумная и многолюдная, устроили ее в галерее Натана Федоровского. Мы жили у него, время провели замечательно, видели массу знакомых, там ведь Юля с семьей, Иннина племянница. Я себя чувствовал сносно, а Инночка мучилась давлением. Видно, там климат ей не очень, так как в Москве стало лучше.

В Москве 11 ноября отпраздновали дома СТОЛЕТИЕ Л.Ю.Б., было много народу и очень шумно. В прессе про нее то гадости, то хорошо. Как говорила мама: "Постель Лили интересует весь Советский Союз". СССР нет, но интерес остался.

Вышла репринтом переписка М-го и Л.Б., сделанная в 80-м году в Швеции Бенгтом Янгфельдтом. Ныне докатилась до нас.

Издательство "РИК" (М.Швыдкой) взяло печатать мою рукопись "Страсти по Параджанову", 120 стр. с массой картинок, выход в 1993 году, к 1 марта должен сдать отделанный текст. На выставке в Доме художника экспонировали коллаж, который сделал Я! - "Мир Параджанова", очень красивый. Так что я теперь не только знаменитый немецкий писатель, но и знаменитый художник!

Федя Чеханков сыграл премьеру "Условия диктует леди", крутой психологический детектив, поставленный по его инициативе. Он играет хорошо, прекрасно выглядит. В Большом "Баядерка" - бабушкин комод, даже если и учесть разговоры, что это нарочно так и сделано. Газеты кукуют, что это "победа", только непонятно, кого победили - баядерку или публику? Похоже, что всех. А Эйфман привез "Терезу Ракен" и Россини, очень изобретательно по хореографии, но такая бедность в костюмах и кордебалете! Что он может поделать?

1992

17 января. В конце декабря 91-го полетели в Стокгольм в гости к Янгфельдтам. До этого прочли в каком-то гороскопе, что эти числа неблагоприятны для путешествий. Но поскольку мы в гороскопы не верим и билеты и визы уже на руках... Первое, что сказал нам Бенгт в аэропорту - у Габи ветрянка и если мы ею не болели, то можем заразиться и нужно поворачивать оглобли. Но мы ею болели. В дальнейшем все предвещало жизнь в андерсеновской сказке: всюду елки, ангелочки, детишки на коньках, рождественские подарки... Но на следующий же день, едва мы вернулись после прогулки по Стокгольму, Ляля нам сказала, что звонили из Таллина, машина сшибла Леву и Сару*, они в больнице. Состояние их неизвестно. У Инны - никогда не забуду - кровь отлила от лица, и она вся обмякла у меня на глазах. Через день она улетела в Таллин. Машина налетела на них, когда они переходили улицу по пешеходной дорожке, основной удар приняла на себя Сара, прикрыв собою Леву. Он отделался ушибами и ссадинами, а Сара лежит без сознания. Приехали Юля и Гена из Берлина, Давидку оставили на Тину. Из Москвы приехала Леля. Все собрались вокруг Левы, Сара - в больнице на искусственном дыхании, без сознания. Я каждый день звонил, за что Бенгту заплатил сто долларов.