Василий Катанян - Прикосновение к идолам (фрагмент)

Итак, после похорон художника Ривоша Параджанов вернулся в Киев, где его арестовали. Это было в конце декабря 1973 года. Мы ничего не понимали, что произошло, и только какое-то время спустя узнали от Светланы подробности.

"В это время тяжело болел наш сын Сурен, он лежал в инфекционной больнице с брюшным тифом. Когда Сурену стало получше, Сергей уехал в Москву на похороны. На панихиде он выступил с речью, я не знаю, о чем он там говорил, но те, кто слышал, были в шоке. Она была остросоциальной направленности... А еще раньше Сергея пригласили в Минск, он там показывал "Тени", выступал, и это была тоже очень злая речь. Об этих его выступлениях знали в КГБ Украины, и уже ходили разговоры об угрозе ареста. Кое-какие слухи просачивались. Друзья просили его хотя бы на время покинуть Киев, уехать в Армению снимать свои "Сказки Андерсена", скрыться, не раздражать власти. Но он всегда как-то шел навстречу опасности. Его подталкивала неведомая сила, может быть, это то, что называют судьбой... Непреодолимое стремление испытать еще что-то, какой-то очередной трагический виток своей жизни. Бывают такие роковые люди и такие судьбы.

Когда Сергей вернулся с похорон, он позвонил моим родителям, спросил о здоровье сына и сказал, что привез всякие вкусности (Сурен тогда потерял в больнице 18 килограммов.) Я тут же перезвонила Сергею, но уже никто не отвечал, не брал трубку. Потом было занято, потом снова никто не отвечал. Я заволновалась, узнав, что он не пришел в больницу к Суренчику, а он так переживал болезнь сына..."

Среди знакомых Параджанова был архитектор Миша Сенин, я его не видел, но Сережа говорил мне о нем, как о человеке талантливом, со вкусом. Они дружили, хотя часто спорили. Это был живой, любящий жизнь творческий человек, несколько слабовольный...

Светлана рассказывала: "В отсутствие Сергея Мишу вызвали в КГБ (или МВД) и потребовали от него каких-то порочащих Сергея сведений -- порочащих в плане моральном, в плане именно той статьи, которая впоследствии и была ему инкриминирована. Разговор был очень серьезный, и Сенин, предчувствуя, что его упорно будут заставлять говорить о том, чего не было, вернувшись домой, перерезал себе вены. Самоубийство! Только что вернувшегося Сергея арестовали и увезли. Мне было ясно, что его арестовали за его речи, его язык. Но что делать? Где его искать?"

Светлана поняла, что никакого сообщения о нем не будет -- она бывшая жена, сын несовершеннолетний, мать и сестры в Тбилиси. Получалось, что власти вправе никому ничего не сообщать. И она с друзьями решила разыскивать его, будто он пропал, приехав из столицы. Управление внутренних дел и районная милиция разыграли фарс: звонили в морг, в "Скорую помощь", в угрозыск, спрашивали приметы -- вес, сложение, цвет глаз, а по лицам Светлана видела, что они все знают -- где он и что с ним.

"Моя подруга, -- продолжала Светлана, -- решила поехать на квартиру к Сергею. Она позвонила в дверь, дверь открылась, и ее рывком втянули внутрь. В комнате сидели трое, и еще одного человека она увидела на кухне. Подруга узнала в нем... Я не назову его фамилию, ибо Параджанов простил его, потом он работал с Сергеем. Молодой человек привлекательной внешности, с изящными манерами. Он был студентом Театрального института в Киеве, учился на кинофакультете. Сергей помогал ему писать сценарии. В его доме этот человек выполнял роль подсадной утки. Это был стукач. Подруге бросился в глаза страшный беспорядок в квартире: явно шел обыск. Искали какие-то несметные богатства, все было перевернуто, простукивалось, взламывались половицы, косо висели картины... Они затянули в квартиру таким же образом еще несколько человек. Мир людей, вхожих в дом Сергея, был очень разношерстный. Там бывали и знаменитости -- Сергей Герасимов, Юрий Любимов, Плисецкая, Бондарчук, Джон Апдайк, Тонино Гуэрра и -- продавец овощной лавки, дворник соседнего дома. Это был дом открытых дверей. Какой-то парень -- он принес овощи -- тоже попался, его долго допрашивали, даже избили".

Дней через десять на киностудии Довженко было в спешке проведено профсоюзно-партийное собрание, где шельмовали Параджанова, клеймили его и отрекались. Весь город уже знал, что он арестован. И тогда, наконец, Светлану вызвали на допрос в УВД. Следователь Макашов вел с нею себя нагло и цинично, как, впрочем, и с другими "свидетельницами" -- он любил допрашивать именно женщин, вероятно полагая, что женщины более болтливы или пугливы и таким образом он сможет напасть на какую-то версию, потому что время от времени статьи, которые инкриминировались Сергею, менялись. То это было взяточничество, то валютные спекуляции, то ограбление церквей, и, наконец, придумали изнасилование мужчины. Подыскали человека, который дал показания, что явился жертвой насилия со стороны Параджанова.

"Я не знаю его судьбы, -- говорит Светлана, -- он работал, кажется, в институте кибернетики и был физиком. Его фамилия Воробьев, я видела его пару раз в доме Сергея. И еще я его видела в день рождения Суренчика, 10 ноября. Это очень важно! Сын лежал в больнице, мы созвонились с Сергеем, и он попросил меня передать врачам и нянечкам от него цветы, фрукты и торты. Когда мы встретились, Сергей был не один, а с этим человеком. Высокий, около тридцати лет, крепкий мужчина, который ну никак не мог бы стать жертвой насилия. Адвокат Сергея мне сказал, что Воробьев утверждает, будто был изнасилован как раз 10 ноября. Как? Я же его видела в тот день, был уже вечер, и если бы у человека случилось что-нибудь трагическое, он не выглядел бы так спокойно и весело и, уж конечно, не стал бы помогать насильнику переправлять цветы и фрукты! Я говорила это и на суде, но этому не придали значения. Все было предрешено".

Присутствующие рассказывали, что к концу суда произошла странная мистическая вещь, как в плохом кино: вдруг резко потемнело, даже зажгли электричество. И огласили приговор -- пять лет! Вместо года, как ожидали. У Сергея были глаза раненого оленя. Он смотрел на Светлану, она отвернулась, потому что невыносимо было смотреть на него в тот момент. Громко зарыдала Рузанна, его сестра. Сразу за оглашением приговора сверкнула молния и раздался гром. Как в античной трагедии.

Джоконда в зоне

И потянулись долгие годы неволи. К счастью, переписка была разрешена, и по его письмам оттуда предо мною встает его жизнь в лагерях -- это был не один лагерь. Его первые письма Светлане и нашей семье (Л.Брик, моему отцу, мне и Инне) полны смятения, отчаянья, горечи. Он был раздавлен, сломлен и унижен. Он не обладал каторжным здоровьем, у него был диабет, шалило зрение, побаливало сердце. "Светлана, пришли бандеролью, может, и пройдет, цукерки дешевые с разными витаминами и средствами укрепления сердца". Лиле Брик он писал: "Ничего не надо, спасибо, кофе не надо, но немного кардиамина и анальгина, сколько пропустят. Димедрол нельзя". Если говорить о здоровье, то, конечно, тюрьма сильно подкосила его, не могла не подкосить. "Я был дворником на территории, и они залили водой цех, примерно шестьдесят сантиметров была глубина воды, триста квадратных метров воды, если не шестьсот. Я должен был ночью ведрами вытащить всю эту воду, чтобы не сорвать рабочий день. Холод, мороз, я в воде, мокрые ноги, сапоги... Потом надо было ломом ломать этот лед, ломал и выкидывал. Могло ли быть у меня воспаление легких, перенесенное вот так? Могло! И прогнившее легкое, которое сейчас вытащили, оперировали". (Умер Сережа в своей постели, но я уверен, что это тюрьма достала его, спустя годы.)