Нина Катерли - Зелье

Что она там еще говорила? Быстро-быстро, тоненьким своим голоском. И слезы, аккуратненькие, блестящие, как бусинки, сыпались на щеки.

17

Он выбежал под дождь и только на трамвайной остановке обнаружил, что держит шляпу в одной руке, плащ - в другой, а портфель оставил на работе. Черт с ним, с портфелем! Черт с ним, с дождем! Со всем!

Кое-как, сунув руки в рукава плаща и нахлобучив шляпу, Олег втиснулся в первый же подошедший трамвай, даже не взглянув на номер. Вагон был набит, молоденькая девушка поспешно уступила Мокшину место.

"Вот на таких ты и поглядываешь как на потенциальных невест, а они тебе места уступают, скоро папашей называть начнут", - скорбно подумал Олег, однако сел - ноги не держали, почему-то накатила страшная слабость и сонливость. И он заснул.

18

Спал Мокшин недолго, от силы пять каких-нибудь минут, и проснулся, как прошлой ночью, от толчка.

...Трамвай стоял на остановке, вагон наполовину был пуст и продолжал пустеть прямо на глазах. Подталкивая друг друга в спины, люди, не оборачиваясь, торопливо и беззвучно выходили в переднюю дверь. Когда вышел последний, Мокшин понял, что проспал, не слышал объявления водителя, а трамвай сейчас пойдет в парк. Он засуетился, встал, но в это время двери закрылись, трамвай сорвался с места и двинулся, набирая скорость. На заднем стекле нелепо перекрещивались две узкие полоски бумаги. Где он видел их? Совсем недавно это было...

За окном тащились незнакомые окраинные улицы. Серые, осевшие, нежилые дома, сараи, какие-то склады. Один склад, казалось, не имел конца, все длился, длился. Потом начались новые кварталы - шлаки и блоки, стекло и бетон. Подъемные краны, бульдозеры. И все это было неживое, брошенное, все стояло без движения, замерев. Только дождь упрямо и непреклонно сыпал с низкого неба. Осенним казалось это грязноватое рыхлое небо, и разгвазданные пустыри, и одинокое растерянное дерево, забытое посреди строительной площадки. Высокий недостроенный дом напомнил сломанный зуб.

И город внезапно кончился. Трамвай несся теперь так, что у Мокшина все плыло в глазах. Последний признак города - кучи строительного мусора - и те исчезли. Черные, плоские, серые поля тянулись по обеим сторонам трамвайной колеи. Мокшину показалось, что трамвай начинает притормаживать. Определенно, они ехали теперь гораздо медленнее. И остановились.

Мокшин увидел, как водитель выходит из своей кабины, как приближается по проходу. На кого-то он похож... Разве разглядишь лицо, когда оно до половины скрыто дурацким шарфом, а до бровей нахлобучена безобразная старая шляпа.

- Понимаешь, - сказал водитель, усаживаясь рядом с Мокшиным, - такая история: идут двое и видят драку. Там посреди дороги лежит шар, и вот два мужика дерутся. Один кричит, что шар белый, а другой - что черный. Эти двое, которые, значит, идут, остановились. Один из них говорит: "Вообще-то приближенно можно считать, что шар черный, потому что он коричневый". Другой как вскинется: "Ты что, ослеп? Он желтый!" - "Желтый?! Да ты..." Слово за слово, и разодрались тоже. Ну, сам понимаешь, за ними появились еще двое. И еще. Часу не прошло, а там такая драка, жуткое дело. Приплелся еще один старик: "Вы что, ребята, с ума посходили? Какой вам шар? Нету никакого шара". Они и ему дали по ушам. Скоро такая толпа собралась, конца-краю не видно, и все дерутся. И все орут: "Белый! Желтый! Черный! Лиловый! Красный! Голубой!" Ну, дерутся, аж кости трещат. Страшное дело.

- И дальше что?

- Все.

- Бред какой-то.

- А хочешь знать, какой был шар? - наклоняясь к Мокшину, спросил водитель и подмигнул.

- Ну?

- Лапезовый.

- Чего?

- Пусиный, говорю, гутяевый.

- Гутяевый, значит? - громко спросил Мокшин и взял водителя за плечо. Будем, значит, ребята, врать направо и налево?

- Ты на меня собак не вешай, - водитель убрал руку Мокшина и поднялся, - правда - дело святое. Правды и Мамай не съел, слыхал поговорку? Правда это правда. А есть еще... милосердие называется. Красиво? Мило-сердие...

Очень медленно трамвай двинулся с места. Водитель с индифферентным видом смотрел в окно. Снова по обе стороны тянулись и тянулись черные пустые поля. Только их видел Мокшим, а еще - горизонт.

19

Дождя здесь не было. Четкой линией горизонт отделил землю от бледнеющего вечернего неба. Трамвай шел к горизонту.

Горизонт приближался. Когда до него осталось всего каких-нибудь сто метров, вагон резко затормозил и все двери открылись. Мокшин вышел, разминая затекшее тело. Уже начинало темнеть. Трамвай стоял, передние колеса его зарылись в грязь. Пахло полынью, хотя ни единого стебелька нигде не было видно. Ни травинки.

Потоптавшись у вагона, Мокшин неуверенно двинулся вперед, к горизонту.

Из-под обрыва потягивало холодом. В черной глубине, посвечивая, не торопясь проплывали созвездия. Двигался, разворачиваясь, сносимый течением ковш Большой Медведицы. Легкая и плоская, как фанерка, скользнула луна. Мелкая россыпь блестящих звезд рыбачьим косяком промчалась мимо.

Мокшин поднял голову. Небо над ним было по-весеннему высоким и светлым, с неяркими внимательными звездами.

"Небеса", - подумал он и хотел иронически усмехнуться, но усмешки не получилось.

Небо светилось над его головой и впереди. И слева, где слабо мерцали городские огни. И справа, и за спиной. Везде.