Борис Казанов - Полынья

Наступил ей на ногу:

- Куртка, джемпер, вино...

- Плати!

Переживая, что Маша одна, торопливо разорвал бумажные склейки, рассыпав перед ней пачку. Продавщица, не считая, смахнула деньги с прилавка... Глупо попался!

Ламп было немного, освещали только прилавок н выходы. Охотник пошел впереди, пырская спичками. Идя за ним, нагруженный до зубов, увидел, как в правом углу расцвели глаза совы. Кажется, надо левее... Вот она! Он поставил бутыли.

- Маша, примерь...

- Ой, что это?

- Давай ногу. Не жмет?

- Нет.

Проводил за ширму, чтоб переоделась.

Оглядел, скользнув от линии ноги, затиснутой до основания пальцев в туфлю с серебряной застежкой, и до оранжевых холмов, которые еле стягивали борта скрипящей куртки, отсвечивавшей, как ночная вода. Пожалуй, куртка немного тесновата, зато завидно выделяет фигуру. А когда Маша со своей тяжеловатой грацией подошла к стояку, охотники были изумлены.

- Девка классная, друг! Жена?

- А ты спроси...

Маша ответила, сияя:

- Я незамужняя.

- Значит, невеста?

- Ага.

Такой ответ еще больше увеличил к ней симпатию.

Начали подходить охотники с других столов, чтоб познакомиться. Осматривали, чиркая спички, одобрительно пожимали Суденко руку. Народ был не местный, с дальних зимовьев. Никто Маши не знал. Суденко побаивался, что она может выдать свою болезнь каким-либо словом или неосторожным движением. Однако все протекало безобидно. Испытав счастье от обновок, от общего внимания, Маша повела себя непринужденно, с достоинством. И даже ее манера: чокаться полным стаканом, выплескивая содержимое, - понравилась всем. Постепенно Маша ушла в созерцание самой себя, но взгляд ее, останавливаясь на нем, был беспокойным. Что-то говорило, что она успела многое разведать и о нем, и о себе. А может, угадывала своим обостренным чутьем какое-то намерение, и это ее тревожило. Один раз Маша взглянула так пристально, что он отвел глаза.

Вино он отклонил, кроме сухого. Да и сухое почти не пил. Охотник с "ижевкой" немного подрассказал о своей жизни. Зимовье от зимовья километров на сто. Каждый живет один. Лемминг пробежит - слышно за километр. И километров на пять слышен выстрел.

- Кореш мой выдержал месяц. Когда прилетел вертолет, кладет в карман кирпич. "Зачем кирпич, Сань?" - "А если не довезут, сбросят?" А не дурной, в своем уме.

- Наверное, без людей плохо.

- Вся природа в словах, - ответил он. - Это люди бывают глухие.

- Но ведь разговариваешь с людьми?

- Хранить в себе жизнь нельзя, - согласился он. - Душа перегорает.

В сущности, о чем они спорили? О тишине? Он тоже мог ее представить, если мир един, и земной, и подводный. И поэтому знал: никакой нет тишины. Даже там, где движутся сонные рыбки, выдыхая газ. Может, она и была, тишина, для этих рыбок. Но только не для людей, попавших туда. И все равно, знают они об этом или не знают.

- Маша, пошли.

Охотник придержал за руку:

- Возьми...

Он протягивал кошелек, высыпав из него монеты. Из тюленьей кожи, инкрустированной медвежьими когтями. Когти служили защелкой.

- А что тебе подарить?

- Ничего не надо, друг!

- Держи ремень.

- Бери патронташ.

- Держи "Львы".

- Бери ружье.

- Так не годится. Даю триста, за ружье.

- Полторы.

- Две сотни, все.

Отошел от стояка с ружьем, обвязанный патронташем, с портмоне в кармане из медвежьих когтей. Как только вышли из магазинчика, сделали еще одну покупку для Маши: японский зонтик. Продавала какая-то женщина, из пароходских. Было непросто с ним на скользких досках. Зонтик кренило, как лодку, выгибало наружу прутья. Когда повернули к набережной, ветер усилился так, что можно было лететь. Над нижней частью угольной дороги, от корня причала до водопроводной будки, водяная пыль висела, как туман, и фары машин расплывались ореолами. Теперь пароходы не швартовались, пережидая минутный шторм перед замерзанием, и в одинокости властвовали чайки. Было видно, как они, удерживаясь против ветра, внезапно ослабляли крылья и проносились над водой, успевая выхватить сайку или бог знает что. Примерно то же самое проделывала Маша, испытывая зонтик на разных порывах ветра. Один раз ей удалось поймать такой всплеск, что их пронесло метров десять по доскам, и они ухватились за перила, чтоб не упасть. Быть может, в эту минуту, когда он сравнил ее с чайками, не ведающими холода и тоски, и нужно было сказать ей главное. Теперь он мог быть уверен, что она поймет. Но и торопиться с этим не следовало.

Прижал ее, хохочущую, к себе:

- А ведь я тебя однажды встретил в такой вот ветер...

- Да?

Произнесла с удивлением, немного наигранным, не вникая в смысл того, что он сказал, а думая о том, что он ее обнял, и начиная волноваться от этого.

- Вот я и подумал тогда, - продолжал он, - что если еще раз такую девчонку встречу, то обязательно на ней женюсь.

- А если б не встретил?

- Остался б холостой...

Засмеялась так звонко, что распугала чаек. Но смех длился недолго: она задохнулась. Постояла, приспосабливаясь, как можно дышать, и проговорила как об обыкновенном:

- Я знаю, я тонула. Ты меня спас.

- Ты не тонула, ты спала, - ответил он. - А сейчас там остался мальчик, он тоже спит. Но он маленький, и, чтоб его разбудить, я придумал одну штуку: крылья. Способ такой, чтоб поднять "Шторм"... - И начал объяснять, и она, изумляясь оттого, что он доверяет ей что-то сокровенное, и отрицая в себе возможность его понять, доверчиво слушала, не перебивая. - Так вот: дело складывается так, что я должен уехать сегодня.

- Ой, не надо!

- Пойми: он погибнет, он не может ждать.

- А я?

- Ты подождешь, как в прошлый раз. Обещаю тебе: я вернусь завтра. Нет, послезавтра.

Маша начала дрожать.

- Мне страшно.

- Но почему?

- Сон приснился такой: свитер у тебя порвался... а я плачу и чиню...

- При чем тут свитер? Какая чепуха!

- А если такой сон, то я... - говорила она, трясясь, глотая слезы, - я усну, не проснусь больше.

- Вот как ты заговорила! Ладно...

Маша стояла, отвернувшись, и он смотрел на нее в скользящих отсветах фар... Теперь было ясно, что он поступил опрометчиво, сказав ей все. Если она согласилась лететь утром, думая встретить его в Мурманске, то теперь откажется вовсе. Зачем он ее тогда задержал? Да и что все это значит? Нет, он поступил правильно. Если он поднимает "Шторм", если жизнь без этого сейчас немыслима, то как он откажется от Маши? Надо было что-то решать.

- Ну, хорошо. Давай так: ты хочешь ехать со мной? Ну, вместе?

- А потом вернемся?

- Да.

Просияла так, что сразу слезы высохли.

- Я согласна!

Сигналя, проехал Федос. Не заметив их, остановился наверху, возле памятника Тессему.

Маша заторопилась:

- Ой, надо ужин сварить! Побежала я...

- Обожди! Сейчас он вернется.

- Нет, загадала...