Саид Курбан - Али и Нино

- Чтобы перевозить на грузовиках солдат, хоть министр и считает что нам солдаты ни к чему. Нет, нам нужны солдаты. Нам нужны пулеметы, школы, больницы, упорядоченная система налогов, новые законы и такие люди, как ты. Меньше всего нам нужны старые стихи с их нытьем. Есть новые песни и новые стихи. Ты слышал о поэте Ашрафе из Гилана? - Бахрам хан наклонился ко мне и стал читать:

Страдания и горе царствуют на родине.

Восстань и иди за гробом Ирана.

Юность Ирана погибла в погребальной процессии.

Луна, поля, горы и долины залиты ее кровью.

- Если бы шахзаде услышал эти стихи, он назвал бы их "отвратительными строками" и заявил, что они оскорбляют его поэтический вкус

- Есть еще одно стихотворение. Его написал Мирза Ага хан, - увлеченно продолжал Бахрам хан. - Вот послушай:

Да хранит Аллах Иран от владычества неверных,

Да не войдет иранская невеста в дом русского жениха.

Да не украсят прекрасные иранские женщины

Собрание английских лордов.

- Неплохо, - сказал я и засмеялся. Иранская молодежь явно отличалась от старого поколения отсутствием поэтического вкуса. - Однако скажи мне, Бахрам хан, чего ты добиваешься?

Я спросил это и почувствовал, как Бахрам хан весь сжался, нервно заерзал, удобней устраиваясь на светло-красном ковре.

- Ты был когда-нибудь на Сипех-мейдане? - начал он. - Там стоят сто пушек, их дула направлены во все стороны света: на север, на юг, на восток и на запад. Но пушки эти старые, ржавые. А ведь, кроме этих бесполезных, запылившихся пушек, доставшихся нам в наследство от прошлых поколений, у Ирана нет другой артиллерии. Ты знаешь, что Иран не имеет ни одного военного укрепления, что у нас нет военных кораблей, а вся наша армия состоит из русских казаков, английских оккупационных войск и четырехсот человек дворцовой стражи? Ты взгляни на своего дядю, посмотри на шахзаде, на всех остальных государственных мужей. Мутные глаза, дряблые руки! Они одряхлели и проржавели, как пушки на Сипех-мейдане! Их время прошло, они должны уступить свое место. Наше будущее слишком долго находилось в усталых, одряхлевших руках всяких шахзаде и поэтов. Довольно! Иран напоминает протянутую за милостыней руку старого нищего. Я хочу превратить эту дряхлую ладонь в крепкий молодой кулак. Оставайся с нами, Али хан. Я слышал о тебе кое-что, знаю, как ты с пулеметом в руках защищал бакинскую крепость, знаю, что ты перегрыз горло врагу. В Иране надо будет защищать нечто большее, чем старую крепость, и в твоем распоряжении будет оружие помощнее пулемета. Это лучше, чем проводить дни в гареме или любоваться прелестями базара.

Я задумчиво молчал. Тегеран! Один из древнейших городов мира. Вавилоняне называли его Рога-Рей - город царей. Пыль древних преданий, дворцы с поблекшей, осыпавшейся позолотой. Покосившиеся колонны Алмас-сарая, выцветшие узоры древних ковров и тихая гармония древних рубай - все это - прошлое Ирана, его настоящее, будущее встало перед моими глазами!

- Бахрам хан, - сказал я, наконец. - Предположим, ты добьешься своего, проложишь асфальтовые дороги, построишь военные укрепления, пошлешь самых худших поэтов учиться в современные школы. Не погубит ли все это дух Азии?

Он улыбнулся в ответ.

- Дух Азии? Мы построим на Топ-мейдане большой дом. Соберем туда флаги с мечетей, рукописи поэтов, миниатюры, мальчиков, развращенных пороками нашей морали, - ведь все это тоже дух Азии. А на фасаде этого дома мы красивыми буквами напишем - "Музей". Его высочество шахзаде мы назначим директором музея, а твоего дядю Асада-ас-Салтане - охранником. Ну что, поможешь нам в строительстве такого музея?

- Мне надо подумать, Бахрам хан.

Обед окончился. Гости разбились на отдельные группы и тихо беседовали.

Я вышел на открытую веранду и с удовольствием вдохнул свежий воздух, напоенный ароматом роз. Где-то вдали за глиняными куполами базара, невидимый в ночной темноте стоял шамиранский дворец, и там, среди ковров и подушек ждала меня Нино. А может быть, она спит, чуть приоткрыв губки, и глаза ее покраснели от слез. Мне стало грустно. Я готов скупить все драгоценности базара и бросить их к ее ногам, лишь бы вновь увидеть эти глаза смеющимися.

Иран! Неужели я должен остаться здесь среди евнухов и шахзаде, дервишей и шутов? Остаться, чтобы прокладывать асфальтовые дороги создавать армию? Втащить в Азию еще частицу Европы?

И вдруг я отчетливо осознал, что для меня нет на свете ничего роднее и дороже смеющихся глаз Нино. Когда эти глаза улыбались в последний раз? В Баку у крепости? Как давно это было!

Я почувствовал звериную тоску по Баку, его пыльным крепостным стенам, солнцу, заходящему за горизонт. Я явственно услышал, как у ворот Боз Гурда воют шакалы, задрав к луне морды. Ветер принес на бакинские пустоши песок степей. Песчаный берег покрыт пятнами нефти. У Девичьей башни громко расхваливают свой товар торговцы. Николаевская улица ведет к лицею святой Тамары. Во дворе лицея под деревьями стоит Нино с тетрадями под мышкой и восторженно смотрит на меня.

Но внезапно куда-то исчез аромат иранских роз. Я звал Родину, как дитя зовет свою мать, и понял вдруг, что этой Родины больше не существует. Я ощущал чистый, степной воздух Баку, слабый запах моря, запах песка и нефти. Я ни за что на свете не должен был покидать его. Этот город дарован мне Аллахом! Как собака к своей конуре, я прочной цепью привязан к его древней природе.

Я взглянул в небо. Звезды, далекие и крупные, как драгоценные камни в шахской короне. Никогда еще не ощущал я такого одиночества. Я принадлежу Баку, его старой крепости, у стен которой сияли улыбкой глаза Нино.

Мне на плечо легла рука Бахрам хана.

- Ты, кажется, задумался? Ну как, обдумал мое предложение? Хочешь строить здание нового Ирана?

- Бахрам хан, брат мой, я завидую тебе. Лишь потерявший Родину постигает ей цену. Я не могу строить новый Иран. Мой кинжал наточен о камни бакинской крепости.

- Меджнун, - промолвил он, грустно поглядев на меня.

Но Бахрам хан понял меня. Наверное, потому что мы были с ним одной крови.

Я вернулся в зал. Гости прощались с отбывающим шахзаде. Я увидел его худую руку, длинные пальцы с крашеными ногтями. Нет! Нет! Я приехал сюда не для того, чтобы охранять в величественном музее стихи Фирдоуси, любовные послании Хафиза, мудрые изречения Саади.

Кланяясь шахзаде, я взглянул в его глаза. В них была задумчивая печаль. Он знал о надвигающейся угрозе.

По дороге в Шамиран я думал о заржавевших пушках на площади, усталых глазах шахзаде и покорности Нино.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

С маленькими цветными флажками в руках я сидел перед расстеленной на диване картой. Краски на ней были яркими, и от них рябило в глазах. Причем названия городов, рек, гор были напечатаны тесно, налезали одно на другое, так что ничего невозможно было разобрать. Не меньше ошибок было и в лежавшей рядом газете. Приходилось постоянно сопоставлять и сравнивать названия, чтобы доискаться до истины.