Виктор Кин - По ту сторону

- Это все? - спросил Безайс.

- Все.

- А теперь послушай меня, - сказал Безайс торжественно. - Ровно неделю ты не выйдешь из этой комнаты. Сначала ты будешь лежать и есть манную кашу. Дня через три ты побалуешься сухарями. А если не будет лихорадки, мы устроим тебе оргию из куриного бульона, рисовой каши и слабого чая. Не падай духом если тебе очень повезет, я позволю тебе пройтись немного по двору.

- Безайс, не зазнавайся! Сейчас я встану и вышибу из тебя дух.

- Меня изумляет забавная наглость этого негодяя, - сказал Безайс, показывая на Матвеева и как бы обращаясь к публике. - Ты встанешь? А ты знаешь, сколько вытекло из тебя крови? У тебя закружится голова при первых шагах. Надо лежать и лежать. Я знаю толк в этих вещах, мне самому пришлось их попробовать.

- Только не повторяй мне истории о твоей опухоли, - сказал Матвеев, смеясь и хмурясь. - У меня хватит силы запустить в тебя ботинком.

- Я хочу на это посмотреть, - ответил Безайс.

КАФЕ

Через несколько дней вечером Безайс зашел в комнату Матвеева и остановился на пороге. Матвеев, совершенно одетый, стоял посреди комнаты и, нерешительно улыбаясь, медленно двигался к окну. В первый раз Безайс увидел его на костылях и был поражен этим.

Матвеев поднял голову.

- Только молчи, - сказал он. - И не подходи близко. Знаю, знаю. Ты мне надоел.

- Кто же помог тебе одеться?

- Сам. От начала до конца. Это надо уметь. Ботинок был под кроватью в самом углу, я достал его костылем. Самое трудное были брюки.

Он сделал еще шаг и остановился, с любопытством глядя на костыли.

- Они стучат страшно, как товарный поезд. Но ничего, я привыкаю уже. Смотри.

Он дошел до окна и вернулся обратно.

- Видел? - сказал он. - Ну, что ты мне скажешь? Безайс, будем говорить серьезно: дальше так идти не может.

- Что?

- Надо что-то делать. Мне надоело тут до смерти. Еще неделя - и я буду ходить свободно. А ты ничего не делаешь, прямо-таки пальцем не шевелишь. Так нельзя, Безайс.

- Ну, что же мне делать?

- Ехать дальше, - вот-что. У меня чешутся руки. Ты что-то говорил о романтике, вот теперь она и начинается. Ты выяснишь, можно ли ехать по железной дороге или нельзя. Если нет, поедем на лошадях. Там, наверное, думают, что нас убили или что мы испугались. Это я предлагаю тебе категорически, и чем меньше ты будешь рассуждать, тем лучше.

- Ты пойми, что это невозможно.

- Оставь. Мы обязаны доехать и начать работу.

- Дурак, да ведь это место черт знает где - в тайге. Туда и здоровым людям трудно добраться, а как же ты?

Матвеев подошел к кровати и сел.

- Это неприятный разговор, Безайс, но обойти его нельзя. Я замечаю за тобой некрасивые вещи. Тебе не хочется уезжать отсюда. Из-за Вари, правда? Как идет твое ухаживание? Тебе, кажется, повезло?

Безайс опустил голову.

- Повезло, - сказал он, улыбаясь. - Страшно повезло.

- И далеко это у вас зашло?

- Так далеко, - ответил Безайс с расстановкой, - что дальше некуда.

- Я заметил. Она теперь так кокетливо одевается, что это бросается в глаза. Недавно она пришла ко мне напудренная. Я спросил, для кого она напудрилась, - и она страшно смутилась. Я рад за тебя, но нельзя же из-за пухленькой дурочки забывать партийную работу. Почему ты по вечерам никогда ко мне не приходишь? С ней небось обнимаешься?

- Может быть, с ней, - сказал Безайс, страдая от этой вынужденной лжи.

Матвеев встал и снова прошелся по комнате. Его занимало новое ощущение.

- Это немного смешно, - сказал он. - Как на ходулях. Ты куда?

- Мне надо пойти сейчас часа на два.

- Ты подумай все-таки об этом. Все хорошо в свое время. Некогда сейчас волочиться за бабами.

- Я подумаю, - сказал Безайс, открывая дверь.

Он вышел на улицу. Плавал легкий, напитанный лунным светом туман. Из аптеки через большие цветные шары на дорогу падали малиновые, синие и зеленые полосы света. Около фонарей воздух колебался матовыми волнами. Безайс легко поддавался впечатлениям, и теперь эти залитые лунным молоком улицы чужого города будили в нем странное чувство. Ему казалось, что он точно со стороны видит себя самого, идущего неизвестно на что.

- Жизнь собачья, - прошептал он.

Матвеев выматывал из него душу. За эту неделю Безайс чувствовал себя так, точно пережил большую жизнь. Некоторые вещи легче делать, чем говорить о них. Он ругал себя за это, но у него не хватало духа поговорить с Матвеевым начистоту.

Он остановился перед дверью подвала. Здесь было кафе "Венеция"; над входом висела вывеска, на которой были нарисованы море, солнце, горы и деревья. Снизу доносился грохот музыки. Любопытные, нагибаясь, заглядывали в мокрые окна. Безайс спустился по избитым ступенькам, открыл запотевшую дверь и вошел.

В обычное время "Венеция" возбуждала бы в нем неприязнь, но теперь каждая мелочь этого кабака доставляла ему острое наслаждение. Это зависит от того, как глядеть на вещи. Для Безайса "Венеция" была первой в жизни конспиративной явкой. С ней у него связывались все представления о настоящей подпольной работе, и это облагораживало "Венецию", - даже пиво, которое Безайс ненавидел и раньше не мог пить вовсе, теперь казалось ему не таким уж плохим.

Он подошел к крайнему столику в углу и заказал себе пару пива. Народу было немного. У стены, выкрашенной масляной краской, стояла фисгармония, за которой сидел тапер с длинными волосами, в блузе. Он играл добросовестно, изо всех сил, и Безайс уставал сам, глядя на него. Он бил по клавишам, и жилы вздувались у него на шее. По углам стояли волосатые пальмы. За столиком посреди комнаты сидели тесно шесть человек и пили пиво. Они были пьяны, но еще больше хотели казаться пьяными, орали что-то, стучали стаканами и много курили. За другим столом сидела проститутка с бесцветным лицом, в платье с короткими рукавами и в валенках. Компания ухарски переглядывалась с ней, но пригласить не решалась.

Настоящий пьяный сидел за столом около стойки. Он был готов - его можно было убить, и он не обратил бы на это внимания. Только когда женщина встала и, шаркая валенками, прошла мимо него, он вскинул голову и оглушительно крикнул:

- Цыпочка!

- Дурак, - сказала она, не оборачиваясь.

Над дверью звякнул колокольчик. Вошел пожилой человек в мохнатой шапке, огляделся и, увидев Безайса, подсел к его столику.

- Пива, - сказал он половому.

У него было худое, слегка косоглазое лицо. Это был товарищ Чужой. Безайсу он нравился, нравился до того, что одно время Безайс сам начал машинально косить глазами. Чужой казался ему изумительным человеком, умным и фанатичным. Такими он представлял себе народовольцев. Он связался с ним через доктора. Доктор стоял от всего в стороне, но людей знал, ему доверяли, иногда прятали у него литературу.

- Я вам дам адрес одного вашего, - говорил он Безайсу, желчно улыбаясь. - Тоже такой же - заладил о пролетариате, о партии и больше не знает ничего. У вас, у большевиков, не хватает остроумия - вы все как один.