Виктор Кин - Записные книжки (-)

- Товарищ Авилова, что это за женские капризы? Мы сюда не за развлечением приехали, мы работаем.

- Я попросила бы вас выбирать выражения!..

Сзади пробормотали:

- Ах, эти бабы!

- Вот тумба!

Спор перекинулся на пустяки, на вздор: "Вы меня не запугаете, перестаньте, пожалуйста", "От этих газетчиков просто покоя нет!", "А вам пора бы на покой, знаете ли"... Ее некрасивое лицо раскраснелось, она спорила с бабьим мелочным азартом, упираясь кулаками в бока. Безайс разглядывал ее в нерешительном раздумье - собственно, убивать бы надо таких гадов!

Седой, плотный, голубоглазый англичанин вышел в коридор. Голоса спорящих понизились. Репортер из ТАССа быстро подошел к нему, обменялся рукопожатием и заговорил по-английски - делегат заулыбался, закивал головой. Они дошли до номера, англичанин скрылся за дверью, репортер повернул обратно.

Женщина в красном платке негодующе смотрела на него.

- Товарищи, это приемы желтой прессы!

Наступила пауза. И вдруг Безайс обиделся. Что она сказала? "Приемы желтой прессы"? Да как она смела! Потом обида перешла в злое, стремительное бешенство. Эта тупица в приступе глупой суетливости мешает им выполнять великий, прекрасный долг газетчика - ловить новости. Она...

Ноги сами вынесли его вперед. Он поднял руку в оранжевой перчатке жестом пророка, проклинающего язычников. И в тишине коридора услышал собственный свой голос - неестественный, пронзительный вопль:

- Как вы смеете?

Он постоял немного, медленно соображая, что руку надо опустить. Это глупо так держать руку, точно он собрался петь. Потом он вдруг вспомнил свой истерический, нелепый крик и ужаснулся. Что он наделал? Зачем он вылез вперед разыгрывать осла перед взрослыми занятыми людьми?

Но остановиться было уже нельзя, немыслимо - они молчали, ожидая, что он еще выкинет. После такого вопля надо убить кого-нибудь, поджечь дом, упасть в обморок. Нельзя же взвизгивать таким образом в деловом разговоре! И вот с растущим чувством стыда, краснея, он произнес нотой ниже:

- Как вы смеете?

Она смотрела на него остановившимся взглядом. Безайс, холодея, ждал своей участи. Сейчас она позвонит Бубнову и попросит не присылать эпилептиков в следующий раз. Нет, хуже, она просто повернется и молча уйдет. Он останется с глазу на глаз с этими ребятами, и вечером в пяти редакциях будут хохотать над ним.

Она опустила глаза. Провела рукой по лбу.

- Ну хорошо, я попробую...

Сначала он даже не понял, о чем она говорит.

- Если уж вы так спешите... я постараюсь задержать делегацию минут на пятнадцать...

Глядя сзади на ее удаляющиеся ноги в телесных чулках, Безайс упивался радостью спасения. Первое, что он сделал, это убрал руку: сначала поднес ее к голове, делая вид, что поправляет кепи, потом спрятал в карман. Зверь был укрощен, но победитель чувствовал себя неважно. Обернувшись, он увидел устремленные на него взоры репортеров, они смотрели с неопределенным выражением, молча.

Он имел мужество сказать:

- Я, кажется, немного погорячился?

Толстый репортер пришел к нему на помощь:

- А, это такая каналья!

Его замечание пробудило в них старую неугасимую вражду к людям из учреждений, к завам, управделами и секретарям.

- Да, это сплошная дура, без отметинки.

- Она, собственно, не дура. Просто перестаралась.

Безайс почувствовал, что всеобщее внимание отвлечено от него, и ему стало легче...

Он бежал с лестницы, перескакивая через ступени. "В беседе с нашим сотрудником председатель делегации выразил удовлетворение по поводу порядка на железных дорогах..." Он тоже от души этому рад, очень приятно, что там все в порядке. Председатель делегации, розовый, крепкозубый, бритый шахтер, улыбаясь, пытался произнести "Крэмл" ("делегаты намерены осмотреть достопримечательности Кремля") и хлопал репортеров по плечам. Остальные через переводчика расспрашивали о куче разнообразных вещей: о яслях, о рабкорах, о театрах. "Наш сотрудник отмечает живой интерес делегатов к советской общественности".

- Эй, постойте!

Он оглянулся. Вверху, в пролете лестницы, перегнувшись через перила, ему махал шляпой тассовский корреспондент.

- Подождите, пойдем вместе!

Он догнал Безайса и пошел рядом, отдуваясь, шляпа съехала на затылок, папироса небрежно торчала в углу рта. От него веяло здоровьем, веселой самоуверенностью; такой человек должен много есть, много курить, много работать.

- Вы новичок? - спросил он.

- Да. Это очень заметно?

- Конечно. Сколько времени работаете?

Нелегко было ответить на этот вопрос. Но он предпочел сказать правду:

- Это мой первый опыт.

- Я так и думал...

Он засмеялся, покачивая головой с выражением не то сожаления, не то насмешки.

- И что же - нравится?

- Очень!

- Ну-ну.

На дороге по скользкому снежному месиву ломовая лошадь тащила огромный воз. Худая, костистая, с проваленной спиной, она казалась воплощением тяжелого, безрадостного труда. Ломовой в брезентовом дождевике бил ее вожжой - равнодушно, без злобы, для поощрения, - веревка глухо стучала по костям.

Репортер папиросой указал на нее Безайсу.

- Видите? Когда на нее в первый раз надели хомут, она, наверно, ухмылялась и думала: "А забавная это штука - таскать телегу". Теперь она другого мнения. Вас только еще запрягли. Походите в упряжи и тогда поймете, что работа никогда не бывает легкой и веселой.

- Но я этого и не думаю. Я знаю, что это большая, громадная работа. Только я ее не боюсь, вот и вся разница.

- А кто вам сказал, что эта работа большая и даже громадная?

- Я думаю...

- Знаю, что вы думаете. Она тяжелая, это верно. Но ничего громадного в ней нет.

Он швырнул окурок.

- Бегаешь и бегаешь. Только и всего.

Безайс засунул руки в карманы и в полтона засвистел кавалерийскую зорю, которую играет горнист по утрам, поднимая эскадрон на ноги. Сероглазая девушка с коньками под мышкой улыбнулась ему, и он проводил ее беззаботным взглядом. Работа - старое проклятие земли, сунувшая в руки дикаря каменный топор, а теперь погнавшая Безайса в гостиницу, к англичанам, за репортерской заметкой, - улыбалась ему, как девушка, ласково и задорно.

- Я смотрю на свою работу как на общественную обязанность, - сказал он.

- О, я видел, в каком настроении вы пришли сегодня.

Безайс был немного задет.

- В каком же?

- Вам хотелось сдвигать горы. Изумлять и просвещать народы. А что вышло? Какая-то глупая баба устроила скандал...

- Она дура, - заметил Безайс тоном глубокой уверенности.

- Да, разумеется. Но скандал-то был унизительный. Человек пришел общественную обязанность выполнять, а его продержали полтора часа в прихожей. Потом обругали. И наконец сжалились. Ладно, мол, черт с вами. Лопайте.

А когда Безайс, торопясь, начал возражать, он перебил его: