Сергей Клычков - Серый барин

- Во, барин,- сказал он после раздумья,- как на свете бывает: иной полезет в святцы, а попадает в острог; кого как полюбит бог!

- Лучше Петра Кирилыча никто заправить не может! - засмеялся Петр Еремеич...

- Поет хорошо, где-то сядет! - мрачно ответил барин и прожег Петра Кирилыча насквозь маленькими глазками, в глазках его раздувалось костровое пламя...

- ...где-то сядет!..

У Петра Кирилыча по-за спине бежит холодок под рубахой.

- А все отчего, милый барин, так с человеком все в жизни его случается: бог больно строг!.. В строготе божией человек обжаднел и вольный дух потерял!..

- Богохульствуешь, еретик!..

- Дак ты, барин, только подумай: на что бог человека сотворил?..

- А на што?.. Ну как, скажи: интересно!..

Петр Кирилыч обернулся совсем к барину и в затылке почесал...

- Видно: на то, неведомо на што... поглядишь на нашего брата, разве правильно ответишь?..

- Ответу нету!..

- Есть, барин: живи, неведомо зачем! Иди, неведомо куда!.. Когда придешь, тогда разберешься!..

- Э-э, Петр Кирилыч... тебе меня не заговорить... земскому-то я тебя все же представлю... понял?

- Как не понять,- ответил печально Петр Кирилыч и потом всю дорогу молчал, с ушами ушедши в дырявый зипун...

Молчал и Петр Еремеич, покачиваясь на облучке покатым плечом, а барин смотрел им в широкие спины и улыбался ехидно... Коренник, не чуя вожжей, держал уши высоко, осторожно ступал в колеи и весь был исполнен заботы, чтобы не кренило набок кибитку и седока в кузову не бросало...

По лесу бежал с ветки на ветку зеленый игольный шорох и лепет от опадающих листьев; каждый листочек, падая с ветки, шепчет Петру Кирилычу свое прощанье и навевает дрему на глаза - кругом тишина безголосая и затаенная - предвестие скорой зимы!..

Проехали так по опушке, дорога пошла пустошами, потом в стороне замелькали подглазые огоньки деревень, и мимо носа с гумен поплыл на ветру паленый дымок из подовинья, где теплились чуть камельки, просушивая разопрелые на жниве снопы... запахло мужицкой едой, щами и хлебом; коренник, заслышав этот дух, метнул головою, дуга брякнула большим колокольцем, и Петр Еремеич привычно, сквозь сон, раза два или три протянул лошадей сыромятным кнутом на большом кнутовище; пристяжки рванули, и осенняя ночь полетела за ямщиком, как большая черная птица...

Хорошо бывало катить на тройке Петра Еремеича!..

Только и оставалось - сидеть себе барином да на крутую дугу над коренным глаза свои повесить: на дуге два голубка друг с дружкой целуются и, в знак обручения в духе, в клювах дуговое кольчико держат, а в кольчике серебряным звоном заходится большой колоколец, в кольчико шелковый пояс продет, по поясу, как по сарафанной каемке, рассыпаны разных голосов бубенчики, на коренном и на пристяжках в лад им брякают ошейники,- сиди себе посиживай, слушай их в оба уха, да, на хорошей накатной дороге вздремнув, думай потом, глаза на ухабе раскрывши: чтой-то, де, седнишний день малые колокола на колокольне без умолку звонят, чтой-то стоит старый чертухинский поп возле церковной ограды, под ноги строго на землю глядит, словно считает следы пришедших молиться, думает свою невеселую поповскую думу и в церковь войти не спешит!..

...Замерло у Петра Кирилыча сердце от шибкой езды...

"Вот шут попугал", - думает он сам про себя...

Скоро Петр Еремеич свернул с большака, в стороне вороненой сталью блеснула Дубна, распахнувши у всполья пушистые полы кустов, и за Пуговкой, бачуринской усадьбой, упер в черное небо черные пики высокий чертухинский лес...

У самого леса, как из преисподней, шел из черноты огонек, и в лесной черноте плыл над ним большой бачуринский дом - с высокой трубой, четко поднятой в темь, на самой вершине среднего мезонина уткнулся в облако шпиль, издали дом был похож на большой пароход, тихо плывущий вдоль зеленой опушки...

- Корабль кентимийский! - вспомнил Петр Кирилыч свою первую встречу с барином...

Петр Еремеич свистнул, заправивши в скулы два пальца, кони замолотили еще пуще копытами по хорошо убитой дороге, пристяжки еще круче откинули в стороны шеи, большой колоколец вот-вот, казалось, сорвется с дуги,- Петр Еремеич, чуть поднявшись на козлах, пригикнул на лошадей, потом весь откинулся взад, тпрукнул, напруживши вожжи, и тройка на всем скаку остановилась у большого подъезда...

Дом стоял какой-то мрачный и тихий, пугая всякого этой своей тишиной. Никто не вышел на крыльцо встретить своего барина, хотя это было мало удивительно, потому что все знали хорошо бачуринские порядки и его одинокую, после потери жены, угрюмую жизнь; только от окна к окну кто-то бегал, видно, со свечкой, то там, то тут в окнах пугливо показывался огонек и тут же потухал под чьим-то торопливым дыханием; на лошадиные крупы ложился золотистый лучик, и видно было в его отраженье, как их лосные спины дымились...

Махал Махалыч, кряхтя, вылез из кибитки на землю и уперся клюшкой в крыльцо...

- Буки, аз, ба-ба знаешь?..- спрашивает он своего Петра Кирилыча.

- Как же, барин, не знать... знаем! - тихо отвечает ему Петр Кирилыч, удивляясь, для чего это барину его ученость понадобилась.

- Расписаться можешь?..

- Могём!..

- Ну, тогда вылезай: доглядаем у меня будешь...

Не хотелось, правду говоря, Петру Кирилычу вылезать из кибитки, да ничего не поделаешь: с барином у него давнишние счеты, да к тому же и подозрение барин такое имеет, хотя Петр Кирилыч и в уме не держал выходить на дорогу щупать карманы: издалека он еще разузнал бубенцы Петра Еремеича и на радостной встрече хотел его попугать...

- Эна как, Петр Кирилыч, тебе подвалило: из попов да в лоцманы! удивленно протянул Петр Еремеич...

- Я те, Петр Кирилыч,- опять говорит барин,- по монастырской стройке пущу...

- ...А не то что... к земскому!..

- Не... раздумал... ты же вот говоришь: иной метит в рай, а угодит в острог!..

- Кого как полюбит бог!..

- Совершенно, лезь весь без остатку!

Не понимает Петр Кирилыч, что это барин для него такое придумал... Махал Махалыч сунул Петру Еремеичу в руку тяжелый целковый на чай, Петр Еремеич поблагодарил, круто повернул свою тройку и на повороте крикнул с облучка:

- Прощенья просим!..

...приподнял войлочную шляпу, махнул по лошадиным хребтам сыромятным кнутом, гикнул, свистнул, и скоро опять затопотали копыта, и под дугой печально заплакал в осенней темноте большой колокольчик...

МАХАЛ МАХАЛЫЧ

Разная осталась память после барина нашего Махал Махалыча Бачурина...

Кто говорит, что барин был большой чернокнижник, каких теперь совсем не осталось, а кто просто - мазурик!.. Будто знал барин запретное слово, с этим самым словом во рту мог все по-своему повернуть и любого во всяком деле кругом обойти и обакулить, так что тот еще и в голове почесать не успеет, как уже сидит в дураках... Теперь трудно этому верить, про разные такие слова, в самом народе жульность тогда еще начиналась; если и заводился мазурик из мужиков, так его за десять верст было видно, не то что теперь, мазурье пошло тонкое, его не сразу раскусишь!..