Сергей Клычков - Серый барин

Конечно: барин - дело другое!.. Хоть и серый барин, из нашего же брата, а все же: жульность не барское дело!..

Была такая у барина книга... выменял он ее у мельника Спиридона Емельяныча... Сам Спиридон всего толку по темноте своей и малограмоте в этой книге раскумекать не мог, а будто по этой книге все так выходило: если в ней читать все по толковитости да по порядку, да если сильно того самому захотеть, так можно по этой книге стать любому человеку святым... если же к святости большой охоты не будет, так в книге все прописано наоборот, только надо читать ее не по белой, а по черной странице, тогда вместо святости такой читарь получает богатство...

Выходит все так: святость вся в человеке созиждется на его кошельке; ему нечистый через эту самую книгу будет лопатой за пазуху золото класть, а он должен его копить в большом окоренке и на Пасху, когда зазвонят в церкви на веселый заутренний звон, хоронить это чертово золото где-нибудь в самом темном углу на болоте, чтоб самому на него не соблазниться и других на грех не навесть!..

Вот она святость должна быть в человеке какая!..

Правду говоря, кому-кому, а нам тут понимать много нечего: в богатстве мы по своей глупой природе большого разумения никогда не имели, да и иметь, видно, не будем: сноровки нет у мужика на большое богатство!..

Известно дело: хрен да лапти!..

В то же темное далекое время всякий был рад любой небылице, чтобы как-нибудь себе объяснить большую загадку: откуда это и по какому такому особому счастью и с какого дохода Махал Махалыч, будучи по натуре своей такой же простой и серый мужик, как и все, в короткое время так растузел у всех на глазах, что и от мирского стада отбился, и в разговоре о нем стали звать его серым барином, а при встрече еще издали снимать картузы, как и впрямь какому дворянину...

Отчего серый барин так разбобел, и до сей поры понять невозможно... В то время ни рукомесл в нашей округе никаких не было, ни торговли большой, торговали только одни погрушники да дегтяри: погрушники меняли груши и Пастуховы орехи на разное бабье дерьмо, а дегтяри по деревням и селам за лен и пеньку разливали деготь в лагушки,- торговал еще по праздникам в нашем Чертухине чагодуйский бакалейщик Зачес, так его шатер вместе с дегтярным возком любой мужик мог за пояс заткнуть; одним словом, не с чего, казалось, в нашем месте руки нагреть: земля, как ее ни валяй, больше сам-пятой домой не приходит, лес - тоже, в него разве богу молиться ходить, доставки хорошей ни зимой, ни летом, а Бачурин как пришел из солдат, так и начал по часам подыматься: лес скупил, землю скупил, на Пуговке дом выгрохал, никого нет по округе, и на Рысачихиной дочке женился!

Разбобел барин, и доступу к нему никакого не стало: ни по делу, ни по безделью...

Придет мужик за какой нуждой, барин и на крыльцо не выйдет, а если случайно наткнется, так рта не даст раскрыть, так руками и замашет и ножками затопочет - потому и прозвали: Махал!

Всеми делами у него по усадьбе ворочала экономка Фетинья Петровна. Вот уж баба была!.. Страховище!.. Упала ей, вишь, на лицо с полки стеклянная банка с вареньем, склянка разбилась, полноса ей вниз отсадило и полподбородка... нос потом сросся и висел таким крюком у самого рта, и подбородок спускался к шее большим калачом... В свое же время девкой была хоть куда...

Про эту самую Фетинью у нас говорили, что она, несмотря на свое безобразие и совершенно преклонные годы, с барином будто жила, непокрытая венцом и законом, родила она каждый год хвостатых уродов, которых тайно от добрых людей спускала на камне в Дубну.

...Заехали однажды к нам на Дубну с Волги рыбаки с острогой, так рассказывали после, что против Пуговки видели они сами, как эти фетишки пугали хвостами сонную рыбу!.. А кто говорил по-другому: будто Фетиньины дети жили при ней и были у барина заместо казачков.

Эта-то самая Фетинья Петровна вышла на крыльцо в тот самый миг, когда Петр Еремеич на повороте стегнул лошадей и кибитка его сразу пропала за углом барского дома...

Захолонуло у Петра Кирилыча сердце, когда он увидел Фетиньин передник, выпятился он далеко вперед,- на живот, который он прикрывал, совсем нельзя было подумать: показалось Петру Кирилычу, что под этим передником спрятался кто-то, а вот сейчас выскочит из-под него и испугает Петра Кирилыча насмерть...

- Ну, что осиной стоишь?..- говорит Петру Кирилычу барин.- Али баб не видывал сроду... здравствуй, Фетинья Петровна!..

- Добро пожаловать... вот уж сегодня не ждала... А это... барин, кто будет! - протянула Фетинья, качнувши подбородком и носом на Петра Кирилыча...

Петр Кирилыч поклонился низко Фетинье Петровне, а Махал похлопал его по плечу и прошептал ей на ухо:

- Нужный мне человек!..

- А... а...- протянула Фетинья и на Петра Кирилыча повела солодовыми глазами,- по божественной части, наверно?.. Богомаз?..

Заколыхался Фетиньин подбородок, как творожный мешок, и на круглом ее лице запрыгали морщинки-юлы, и пухлые руки, сложенные на животе, заходили от неслышного смеха...

- Нет у нас ума, зато есть у нас сума,- покорно ответил ей Петр Кирилыч.

- Ты только послушай, Фетинья Петровна, как этот человек начнет балясы точить!.. Ну, Петр Кирилыч, хотел я тебя земскому, да решил себе оставить: будешь у меня служить!..

- Я, барин, услужить всегда готов,- опасливо отвечает Петр Кирилыч,только едва ли я к чему у вас буду пригоден...

- Ну, уж это будет не твоего ума дело... поворачивайся: нас Фетинья чайком угостит!..

- Милости просим... милости просим! - шагнула Фетиньина туша к Петру Кирилычу, и сдобные Фетиньины руки стащили с него нищую сумку...

Стоит Петр Кирилыч, пошевелиться под ее взглядом не может и хоть хорошо видит, что не место ему в таком барском роскошестве и что на забаву и на смех, видно, над ним барин потешается, а отойти иль убежать не чувствует силы: ноги как подломились!..

"Должно, отсидел, - решил Петр Кирилыч...- Ин будь что будет!.."

- Входи, входи, Петр Кирилыч! - строго барин ему говорит... Вздохнул Петр Кирилыч от этого приглашенья и пошел вслед за барином, а Фетинья за ними со свечкой...

- Тише, о притолку не стукнись, - шепчет она ему через плечо.

"Что за шут: до притолки сажень",- думает Петр Кирилыч, взглянувши наверх...

Прошли они одну комнату, прошли другую, везде чистота непомерная, убранство самое разроскошное, в кажинной комнате в переднем углу образ в окладе висит, перед образами везде большие лампады горят, и свет от лампад льется, словно в церковном притворе, тянет в нос слегка ладанком и каким-то еще душком, каким - хорошо не разберешь, то ли калкан-травой, то ли мятой...

Провел так Махал Махалыч Петра Кирилыча, должно быть, по всему своему помещению, одна каморка лучше другой, везде штофная мебель, шкафы да полочки, на полочках разные фиговинки стоят, кресла такие, что вдвоем можно сидеть, у кресел ручки по-разному загнуты, то вбок, то кверху в виде то птичьих, то звериных голов, и птицы эти, и длиннохвостые звери Петру Кирилычу неведомы: таких в наших местах и не водится совсем, звери все и птицы заморские, а может быть, вещие, на всяк лихой час рожденные, живущие под ночным покровом и для простого глаза невидимые... На окнах висят занавески до самого полу, в каждой комнате разные,- где темные и тяжелые из толстого и дорогого сукна, где прозрачные и тонкие, как паутина, еле уловимые для непривычного глаза, на паутине хитрый паук вывел замысловатые рисунки разных сортов, деревья и цветы на ней из сада заоблачного; дивится Петр Кирилыч, на цыпочках за барином идет, боится лаптем пол обмарать, потому чище он зеркала и все в нем видно, выкрашен он в разные краски и чистейшим лаком покрыт,- идет Петр Кирилыч за барином и слово боится вымолвить.