Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

Лето паскудное. Когда-то выдастся хороший денек, а то после дикой здесь - а по-моему, совершенно нормальной - жары наступили дожди, ветры и холода, которые ко всему прочему совершенно убивают человека. Если выдастся денек, я часа на три вырываюсь за город хоть посмотреть на зеленую траву и цветы.

Надо бы уже заботиться о дровах, но уж так это сложно и дорого, что пока откладываю, и не потому, что денег нет - они на это будут; просто все так шатко стало, а монеты в обрез.

Время шло, но воз не торопился сдвигаться, и письма Анны Васильевны вновь демонстрируют завидную душевную прочность:

От 24.07.54

Недавно перечитывала чеховскую "Чайку" - увлекательнейшая пьеса. На мой взгляд, Чехов - революционнейший из писателей; всегда, читая его, вспоминаю Варюшу, которая ориентировалась на "Столицу и Усадьбу", чтобы принимать закономерность всего происходящего. Государственного ума была женщина, хотя и своеобразного склада. Что же, всякий идет своим путем. [Имеется в виду сестра Анны Васильевны - Варвара. - С.И.]

Енисейск - для меня - постепенно превращается в пустыню. Люди, с которыми я общалась, разъезжаются, надо как-то иначе строить жизнь, а это не так легко.

От Нины Владимировны недавно получила письмо. Ты права, она совершенно дивное создание. Я не знала человека более естественного в своем благородстве. Все нужное [другим] для нее просто как дыхание. Она может последнее отдавать, выкапывать людей из земли после бомбежки, со своими силенками колоть для другого дрова или спустить подлеца с лестницы и хранить верность друзьям при всех обстоятельствах и даже не замечать, как это прекрасно. "Ну, уж это как Вам будет угодно", - только и скажет. Вот уж действительно праведник, без которого и мир не стоит.

Сегодня, после омерзительнейшей погоды первый теплый день, а вчера я увидала на земле первые желтые листья и чуть не заплакала: вот и лету конец и опять этот страх перед зимой и всем, что с нею связано!

И наконец, от 31.08.54

Дорогая Леночка, не хотела тебе писать, пока паспорт не будет в кармане. Вчера я его получила. Восторга не испытываю. Стала я старая, и трудно начинать все сначала. Но и оставаться здесь что-то не хочется. Надо закончить тут еще одну работу в музее, поскольку в этом учреждении всегда прилично ко мне относились, то да се привести в относительный порядок, так что думаю - иншаллах - выехать числа 5-7-го. С Ниной Владимировной я стелеграфировалась и пока думаю базироваться на Щербаков. Тебе я буду телеграфировать из Красноярска и проездом хочу быть у тебя. Денег мне не надо, так как того, что у меня есть, - 1500 р.- достаточно вполне.

Паспорт интересный: никакой справки об освобождении, будто и не было этих пяти лет; только "положение о паспортах". Добиться, что оно обозначает, невозможно - приблизительно первобытное состояние. Отсюда - повальное бегство. Задерживаются пока только те, кто не были на воле после лагеря (это просто 1-я и т.д. категория), да те, кто не может ехать из-за жен и мужей, не входящих в эту паспортизуемую категорию. На рынке продают старые штаны и помятые кастрюли. Не мешало бы и мне, но, кажется, раздарю все немногое, благо почти ничего и не заводила. Шубу и другое барахло, вероятно, пошлю посылкой, как здесь принято.

Вот, кажется, и все. Увидимся, ужо поговорим.

Я не могу похвастаться точными деталями приезда Анны Васильевны в Москву после ее енисейской пятилетки. Это ее появление в Москве слилось у меня в памяти со множеством других, когда Анна Васильевна уже обосновалась в Щербакове на очередной виток тамошней жизни и время от времени наезжала в Москву, чтобы побыть среди своих, купить разных нужных для быта и работы предметов, повидать друзей и т.д. По моим сегодняшним вычислениям, следом именно этого ее приезда в Москву является фотокарточка, снятая посредством автоспуска моим фотоаппаратом "Любитель": на ней мы втроем - тетя Аня, Тюля и я. Вычисления построены на достаточно простом фундаменте: 1. Раньше осени 54-го такой фотографии быть просто не могло; 2. Прическа у меня на голове носит следы изготовления модного тогда кока, а моя подверженность веяниям одежно-причесочной моды, простиравшаяся ничуть не далее достижений Эллочки-людоедки, как раз тогда подходила к концу и годом позже я был уже совсем другим; 3. Выражение лица тети Ани - счастливое, энергичное, на подъеме, что естественно для человека, вернувшегося почти из небытия и ежеминутно еще и еще раз убеждающегося: да, я среди своих, я сам себе хозяин, теперь все будет хорошо! 4. Привычный налет озабоченности на Тюлином лице, никак, правда, не уточняющий время и привязываемый к нему, пожалуй, только литературно, для характеристики момента фотографирования; 5. Я на фотографии имею вид несколько отсутствующий, и это легко объяснимо, если учесть, что в это время я сгорал в пламени первой любви и вообще мало что осознавал, кроме счастливых мук этого пожара. И вся картина на фотографии выглядит для меня сейчас срезом со счастливого для всех нас тогдашнего состояния: обе моих тетки - и Тюля, и тетя Аня - стояли на пороге нового и, как им тогда казалось, наконец-то более человеческого этапа жизни; рядом с ними был еще не реализовавшийся, не наделавший взрослых ошибок и не разочаровавший их Илья, на которого также обе они делали какие-то ставки как на фамильное продолжение; и наконец, я сам - влюбленный и переполненный. К тому же год был 54-й - начало общей оттепели, когда все должно было становиться только лучше.

Свое возвращение в Щербаков Анна Васильевна описывает так:

От 13.10.54

Дорогая Алена, пишу тебе только сегодня, т[ак] к[ак], попав сюда, сразу ввалилась в 1000 дел - от квартиры до бутафории. Доехала я роскошно: взяла постель и проспала почти до Щербакова. Нина Владимировна меня встретила, доехали мы на такси. Кстати, щербаковские таксисты таксометром не пользуются, а берут с человека по 5 рублей - акулы!

Живу я пока у Н[ины] В[асильевны], но здесь многочисленное семейство, и я попросила Шуру, не возьмет ли, дескать, меня. Эта милая женщина тут же сказала, что она, собственно, это самое и предполагала. На днях она пропишет меня, и я перееду к ней. Комнаты я еще не видала, но, говорят, хорошая. А так за комнату в 5 кв. м берут 130 рублей + дрова + электричество + чистка уборной + хозяин, пьяный сапожник, - к черту этакое счастье. Нина Влад[имировна] делает бутафорию в кукольный театр, и так как к тому же еще работает целый день в музее, а театр наседает со сроками, то положение ясное. Директор театра, толстая Демидова, с места в карьер заявила, что имеет на меня виды. Я не протестую, но пока ни о чем не договариваюсь, а работаю под марку Н[ины] В[асильевны], что и в дальнейшем предполагаю делать.

Как только пропишусь, пойду в учреждение со своей повесткой. [Что за учреждение - ясно, но повестка? - С.И.]