Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

Появлялись за столом гитаристы и певцы - это любили все! Шли времена Высоцкого и Окуджавы, появлялись их новые песни - старыми все уже были очарованы; на слуху тогда были и другие песни - самые неожиданные, например "Полюшко-поле", "Жили два друга в нашем полку", "Жульман", "По берегам Усы", "Он капитан, и родина его - Марсель...", старый городской романс, вернувшийся в Россию через эмигрантские записи (Теодор Бикель и др.), смешные приблатненные припевки вроде "Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела..." или лирические - "Где ж ты, Садовое кольцо" и т.д. Под собственный гитарный аккомпанемент певали у нас, в частности, Андрей Лифшиц, Валерий Меньшов и Александр Дулов, у которых были свои песенные пристрастия, и зачастую развитие вечеров определялось их репертуаром. Кстати, Шура Дулов стал довольно известным автором и исполнителем так называемой авторской песни (не очень понимаю это определение, но пользуюсь им как готовым) и им сочинено несколько хороших песен на стихи Анны Васильевны - среди них "Бык" и др.

Неожиданным было признание мастерства исполнения песен под гитару, которое заслужил у Анны Васильевны один из нередких посетителей коммунального подвальчика, где я провел несколько лет своего первого брака. Среди жильцов этой вороньей слободки была замечательная женщина, в высшей степени своеобразное существо, - Валя, Валентина Георгиевна Синицына. К тому времени ей было изрядно за тридцать, с мужем она разошлась и была одинока обычная, не слишком веселая картина; а вот в молодости, по свидетельству знавших ее, она была не просто хорошенькой - ослепительной: мужчины столбенели при виде ее глаз, стати, движений, а голос ее действовал на них как охотничий рожок на собак. Валентина осталась сиротой в шестнадцать, ее легко взяли на работу в торговлю, а дальше судьба ее потекла по известному руслу: недолгий брак, бездны охочих до такой сладкой клубнички, какую она собой являла, рестораны, цыгане, романы с ревностью и скандалами и т.д. Я застал Валю еще в расцвете, хотя и на несомненном излете - ей было тогда лет тридцать пять - тридцать семь, и все-таки она была удивительно хороша зрелой женской я бы даже сказал не красотой, а мощью - грузновата, но еще стройна, глаза точно такие, какие должны, по-моему, быть у красоток из персидских гаремов, и т.д.; прибавьте сюда красивый низкий голос, превосходный слух и помножьте все это на волнующую женственность - вот примерный набор качеств, каждое из которых бывает неплохим аттрактантом, а тут их был щедрый букет!

Так вот, среди тогдашних приятелей Валентины было немало людей из недавних прекрасных, но уже прошедших времен, и один - по имени Саша большой мастер гитарного дела. Многое пришлось мне услышать в его исполнении, но одну песню - про угодившего в неволю цыганского жулика, Жульмана, - я запомнил из-за достоинств и самой песни, и ее исполнения. Однажды, предвидя появление Саши, я зазвал тетю Аню к Валентине по случаю какого-то ее то ли юбилея, то ли просто так, без повода. Присутствие за столом пожилой, несомненно интеллигентной и нисколько не тушующейся дамы было некоторым ЧП для обычной у Валентины компании. Конечно, там и раньше бывали пожилые люди, но, как правило, это были сошедшие с круга ресторанные музыканты, чечеточники и т.п., которые были не прочь тряхнуть уже сильно заметной стариной. Анна Васильевна произвела обычное для нее и совершено оглушающее для Валиных приятелей впечатление. Гитарист Саша действительно был там в тот вечер и уж так расстарался, попав в поле очарования Анны Васильевны, что преуспел - его исполнение было оценено. Жульмана Анна Васильевна запомнила тоже, и потом я не раз слышал, как она напевает "течет речка по песо-чеч-ку, бережо-чек моет...".

Это отступление я посвящаю скорее не Анне Васильевне, а Вале, которую вспоминаю с нежностью за ее почти материнское ко мне отношение: в сюрреалистичном мире полуподвального и густо коммунального гнездовья ее присутствие существенно украшало жизнь, вполне заслуживающую отдельного описания, но - сейчас речь о другом.

Из области человеческих отношений Анны Васильевны перво-наперво вспоминаются ее контакты с детьми. Были они замечательны, с одной стороны, полным отсутствием назидательности и вместе с тем крайней поучительностью, а также тем, что строились на основе быстро возникавших взаимного уважения и внимания, т.е. признаков, которые, увы, не всегда присутствуют и в отношениях взрослых партнеров, а тут по одну сторону был оч-чень пестрый опыт достаточно длинной жизни, по другую - юные существа эпохи развитого социализма. Но - что говорить вообще, давайте поконкретнее! Частично об отношениях Анны Васильевны ко мне как к ребенку я уже говорил, описывая нашу завидовскую и рыбинскую жизнь, однако осмыслялось это мною очень ретроспективно. Позже у меня было предостаточно возможностей, чтобы наблюдать тетю Аню в компании с другими детьми: тут были и мои собственные Маша, о которой уже говорилось, и семью годами ее младший Вася, Олин сын и, соответственно, мой племянник Иван, а также множество других детишек с разных сторон.

Анна Васильевна не любила "оставлять зло на завтра", и эта привычка была ею усвоена в детстве от бабушки Сафоновой, Анны Илларионовны, бусеньки, как ее называли дети. Вообразите, что кто-нибудь из детей нашкодил, например наврал, не сделал обещанного, утаил свой промах, нахамил и т.д. - словом, совершил какой-то из серии детских грехов, - и домашнее следствие уже развернуто, но не доведено до конца. Виновному перед сном полагалась частичная индульгенция, чтобы он засыпал успокоенным надеждой на прощение. Что-то еще было недоговорено, оставались невыясненные подозрения, но тетя Аня обязательно подходила к нарушителю правил и говорила: "Ну ладно уж, Бог с тобой, сейчас спи. Завтра все окончательно обсудим, а теперь покойной ночи!" И действительно, все становилось определенней, яснее и спокойнее, и твое место в жизни начинало казаться не самым ужасным на земле, раз было на ней такое мудрое начало, как тетя Аня, и сон милосердно уносил несчастного в неведомые сладкие края. А утром все оказывалось проще: солнце светило по-прежнему, главные грозовые раскаты были позади, спрашивали тебя о происшедшем, уже посмеиваясь, и ты чувствовал себя скорее не подсудимым, а всеобщим посмешищем. Ситуация из драматической становилась комичной, когда и самому виновнику позволялось вызвать очередной взрыв хохота раскрытием какой-либо детали преступления, которое все уходило и уходило в прошлое, и на душе становилось совсем легко. В какой-то момент тетя Аня подводила черту, говоря: "Что же, теперь-то дело прошлое, но, пожалуйста, чтобы больше мы на подобную тему не говорили - только вранья (хамства, пренебрежения, игнорирования распоряжений главнокомандующего и т.д.) нам в доме и не хватало!" Окончательно прощенный и потому счастливый нарушитель конвенций повисал у тети Ани на шее, а она его притворно сухо и вместе ласково спроваживала, приговаривая: "Ну, будет подлизываться к тете Ане. Иди-ка лучше и займись делом!"