Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

Омск, 20 июля. Сейчас вместе с делегацией омского "блока" был у Верховного правителя - в домике у Иртыша. Длинная беседа на злобу дня. Хорошее и сильное впечатление. Чувствуется ум, честность, добрая воля. Говорил очень искренно, откровенно. Об "отсутствии порядочных людей", о "трудном положении армии" ("развал"), о союзниках. "Мое мнение - они не заинтересованы в создании сильной России... Она им не нужна..." О Японии, о наивности тех, кто думает, что стоит лишь ее попросить, и она пришлет дивизии... Об отвратительных злоупотреблениях агентов власти на фронте и в тылу. "Худшие враги правительства - его собственные агенты". То же и у Деникина, то же и у большевиков - "это общее явление, нет людей"... У большевиков это устраняет чрезвычайка, но и она не может устранить преступлений агентов. Мы же мечтаем о законе. "У меня полнота власти, я фактически могу расстрелять преступников, но я отдаю их под суд, и дела затягиваются"... Беседовали около двух часов...

Омск, 21 июля. "Диктатор"... Я всматривался в него вчера, вслушивался в каждое его слово... Трезвый, нервный ум, чуткий, усложненный. Благородство, величайшая простота, отсутствие всякой позы, фразы, аффектированности. Думается, нет в нем тех отрицательных для обыкновенного человека, но простительных для гения свойств, которыми был богат Наполеон. Видимо, лозунг "Цель оправдывает средства" ему слишком чужд, органически неприемлем, хотя умом, быть может, он и сознает все его значение... Что это? Излишняя искренность "абсолютно честного человека"? Недостаточная напряженность воли? Ни того ни другого свойства не было у Наполеона, нет и у Ленина. Дай Бог, чтобы оба эти свойства не помешали их обладателю стать "историческим человеком". А может быть, я ошибаюсь... Но не скрою - не столь историческим величием, сколько дыханием исключительной нравственной чистоты веяло от слов Верховного правителя и всей его личности. Конечно, трудно судить современникам. Исторических людей создают не только их собственные характеры, но и окружающие обстоятельства. Но я боюсь - слишком честен, слишком тонок, слишком "хрупок" адмирал Колчак для "героя" истории..."29

7

Еще и еще о комментариях.

Первейший смысл их видится в том, чтобы воссоздать, насколько это возможно, ИХ МИР: все, чем жили их души, что их ранило, что было почвой и воздухом их любви; тот мир, с которым и она и он находились в постоянном душевном общении и интеллектуальном диалоге. У каждого из них был свой круг души и ума, но эти круги, возможно, перекрывали друг друга, преображались в их напряженном межличностном поле. Увидеть, а больше угадать, что и как было втянуто в общий круговорот их мыслей и чувств, становилось их общим духовным достоянием, что они должны были читать и спрашивать, о чем могли не говорить, не вспоминать, не думать...

Общение часто было "воображаемым": таковы и колчаковский "дневник в форме писем", и тайная жизнь Анны Васильевны с ним, погибшим, на протяжении всей ее оставшейся жизни; все это так - и тем не менее этот их особый мир был (и есть!) реален. Обозначить хотя бы некоторые детали этой духовной реальности вокруг ядра, образуемого публикуемыми текстами, - такова была цель, к которой в меру своих сил мы стремились приблизиться.

Что сознательно оставлено "за кадром" или, во всяком случае, не акцентировано в комментариях?

Колчак - живой, противоречивый человек, отнюдь не свободный от слабостей и изъянов. Только в противовес советской плакатной задаче ("дрянь адмиральская, пан и барон шли от шестнадцати разных сторон") он в противоположном стане изображался как идеальный герой наподобие Георгия Победоносца, чуть ли не ангел с крылышками (белый антипод красной "Ленинианы").

Нет, в бурной мичманской молодости, в годы плаваний по Дальнему Востоку были у Колчака и пренебрежение дисциплиной (сколько взысканий наложено на него!), и не слишком высокие отношения с береговыми женщинами, и чрезмерное употребление крепких напитков (последним грешил он, кажется, и позже). Вероятно, есть зерна правды в неопубликованных воспоминаниях Н.А. Бегичева, рисующего Колчака заносчивым и высокомерным. Стоит услышать А.Н. Щеглова, возглавлявшего в 1906-1909 гг. 1-ю (стратегическую) часть МГШ и вынужденного защищать историческую правду и свой приоритет в неявном споре с погибшим адмиралом, который во время своего допроса в 1920 г. кое-что лишнее приписал себе30. И в советских текстах о "колчаковщине" есть не только тенденциозность и передержки, но и правдивые факты, нелестные для Верховного правителя. О слабости адмирала писали и его сподвижники; свидетельства Устрялова и барона Будберга - лишь малая часть того критического, что написано в адрес адмирала его сторонниками. Пожалуй, не отбросим с порога вопрос о политическом инфантилизме Колчака. А уж то, что в Омске он взялся не за свое дело, - это (в ретроспективе!) видится как несомненный факт.

Не хотим замалчиваний. И все же весь этот (могущий быть продолженным) ряд не из нашего репертуара. Настоящий сборник - лишь один (не скроем, пристрастный) шаг к многомерному, объемному пониманию этой исторической фигуры. Найдутся другие авторы, они изберут другие темы и будут работать на другом материале - они выстроят иные образы Колчака, которые покажутся, быть может, несовместимыми с образом "нашего" Колчака, но разве истина в аптекарски взвешенном отмеривании плюсов и минусов, согласно авторитетному рецепту, а не в свободно продолжающемся ряде взаимодополняемых подходов, принципиально различных и не вполне поддающихся арифметическим, да и логическим, операциям?

Один из жанров исторического исследования включает в себя поиск и отбор текстов, их прочтение, выявление их взаимного сцепления, а затем - обширное комментирование, выявляющее жизненные сцепления второго и третьего порядка. В ходе этого разветвленного процесса познания возникает, рядом с исходными текстами, второй пласт знания в виде массива комментариев.

При этом в центр подобного исследования, по аналогии с экологическим подходом, может быть помещено не только то или иное сообщество, но и любое, пусть никем не "выдающееся" лицо, вокруг которого и выстраивается вся история. В нашем случае это - историческое поле, организованное вокруг двух лиц, причастных к истории.

Поразительно, на каком близком расстоянии и как глубоко нити, тянущиеся от Анны Васильевны и Александра Васильевича, уходят в русское общество - в культуру, искусство, предпринимательство, военную, казачью и флотскую среду, государственную деятельность, в жизнь столиц и провинции - и тянутся дальше: в Японию, Америку, Англию...

Комментарии (по крайней мере в замысле) дают больше чем фон или контекст: они смыкаются с основными текстами в единую безмерно сложную жизненную ткань...