Федор Кнорре - Мать

Эти танки и пушки захватчики клеймили черными хвостатыми крестами, ставили новые номера и грузили в эшелоны, мчавшиеся на Восточный фронт.

На людей нельзя было навести через трафарет новый номер и свастику и после этого быть уверенным, что они станут послушными рабами.

Но кое-что и с человеком можно сделать. Его можно сперва запугать, потом как-нибудь запутать и обмануть, и если это делать долго и систематически, то можно многого добиться, хотя это вовсе не такая легкая работа, как кажется. Главное же - нужно лишить людей надежды. Надежды на освобождение, на победу, на мир. Ведь человек не становится рабом, когда на него наденут цепь. Рабом он становится только тогда, когда перестает надеяться и бороться.

А до тех пор, пока Советская Армия единственная во всем мире продолжала сражаться с фашизмом, надежда никак не хотела угасать в сердцах людей.

Жителям Ло твердили каждый день, что надеяться больше не на что: русские разбиты навсегда, они никогда, никогда не придут освобождать другие народы. И многие люди начинали терять последнюю надежду и, может быть, потеряли бы ее совсем, если бы несколько слов правды, торопливо нацарапанных на обрывке листовки, не перевешивали иной раз целых тонн испачканной черной газетной ложью типографской бумаги.

Тогда-то один хитроумный высший фашистский чиновник придумал кое-что.

Он сказал:

- Они не верят нашим газетам. Они не верят документам. Они не верят нашим фотографиям. Отлично, мы покажем им нечто такое, что заставит их поверить.

Шел 1942 год, весна. Была суббота, наступал вечер, и на улицах народу было больше обычного.

Уныло звякал колокол собора. Рабочие оптического завода, отработавшие смену, угрюмо поднимали вверх руки у ворот, где двое фашистских сыщиков ощупывали их карманы, прежде чем выпустить с завода на улицу.

Весенний запах цветущих деревьев носился в воздухе, но людям он казался безрадостным, как запах цветов на кладбище. Люди замерли на улицах, услышав звук, напомнивший им о первых днях фашистского нашествия, когда город был заполнен унылым шумом моторов бегущих с фронта английских танков.

Скоро между двух рядов домов показался тягач, тащивший на цепях разбитый и обгорелый танк с красной звездой на башне.

Очень медленно, сотрясая мостовую, заставляя отчаянно дребезжать окна домов, эта странная процессия двигалась по улицам.

Люди выбегали из подъездов, останавливались на полдороге, бросали свои дела и шли следом.

Встречные машины для развозки молока, грузовички с рекламами гусиного паштета на бортах, малолитражки с мягкими сиденьями и слабыми моторчиками для увеселительных прогулок останавливались в переулках, сторонясь перед мертвой стальной машиной-бойцом.

Танк дотащили до площади и оставили его там для всеобщего обозрения. Окружившая его толпа читала плакат, сообщавший, что этот русский танк захвачен победоносными германскими войсками под Москвой.

Толпа в мертвом молчании рассматривала обожженную, израненную машину, точно из другого мира, мира борьбы, явившуюся в тихий и как будто смирившийся со своим пленом городок...

Немного погодя в первый ряд протолкался однорукий человек в помятом военном кепи без кокарды.

Он обошел кругом танка, осмотрел его внимательно и резко сказал:

- Да, этот дрался не на шутку.

Узнав в нем бывшего солдата, к нему стали прислушиваться. Высокий полный мужчина с розовыми щеками уныло сказал:

- Какая ужасная сила у фашистов, вот что они сделали с этим несчастным танком!

Однорукий сперва хотел промолчать, но не удержался и вдруг, повернувшись, взял за плечо человека единственной, но очень цепкой, рукой и подтолкнул его довольно невежливо к стволу пушки:

- А это вы видите?

Толпа стала тесниться поближе, чтоб слышать солдата, и все увидели белые полоски, сделанные краской на стволе. Две толстые и четыре тонкие.

- Ну, я вижу. Полоски, - сказал розовощекий человек, не без усилия, осторожно стараясь снять солдатскую руку со своего плеча, - а что они означают, эти полоски?

- Мсье, наверное, не бывал в солдатах? А? - с ядовитой вежливостью сказал бывший солдат. - А то бы он знал, что во всех армиях мира такие полоски могут обозначать только одно: количество уничтоженных танков или пушек врага. Вот, вы видите? Четыре и две... Говорю вам, уж этот дрался не на шутку!

- И вот все-таки он в плену, - подавленно отозвался чей-то голос.

Рабочий в рубчатой вельветовой куртке, с которой время стерло уже добрую половину ее рубчиков, сказал, обращаясь к своему товарищу, но так громко, что слышали все:

- Парень, видно, совсем осел! Железный лом достался фашистам - и больше ничего. Всякому дураку видно, что петли выжигали где-нибудь в тылу на заводе электрорезкой, чтобы вскрыть люк... Экипаж не вышел и не сдался. Однорукий верно сказал: эти дрались насмерть.

Толпа все прибывала, и несколько мальчишек даже полезли на броню, чтоб все рассмотреть поближе. На них ожесточенно зашикали со всех сторон, точно они топтали ногами памятник или шалили в церкви.

- Боже мой! Что же там... внутри? - замирая от благоговейного страха, спросила женщина, уже почти готовая расплакаться от всего, что она слышала.

- Ну, теперь-то там ничего нет, - сказал мужской голос из толпы, - а кто там был, я могу тебе сказать. Герои там были, вот кто!

Солдат вдруг оглянулся и сказал:

- А не найдется ли у кого-нибудь фонарик?

В городе было затемнение, и карманный фонарик сейчас же нашелся. Поддерживаемый многими руками, бывший солдат решительно забрался на борт танка и скрылся в зияющем люке с оторванной крышкой.

На площади уже темнело, и сквозь пробоину в борту стоящим вокруг людям был виден луч фонарика, бродивший внутри танка.

- Ну, что там? - спрашивали самые нетерпеливые, заглядывая сверху в люк.

- Ничего. Все разбито... - послышался глухой ответ изнутри.

Немного погодя солдат крикнул:

- Тут есть какие-то буквы. По-русски никто не сумеет разобрать?

Сидевший на броне человек в вельветовой куртке повторил, обращаясь к толпе, его слова, и все стали оглядываться, ища, нет ли кого-нибудь, кто сумел бы разобрать русские слова.

Пожилой человек в высоком воротничке и черном галстуке, преподаватель мужского лицея, подошел и в нерешительности остановился, поглядывая вверх:

- Я бы мог, но... как мне туда забраться?

Ему протянули сверху руки, и он сделал попытку подняться, но тотчас, покраснев от усилия, неловко спрыгнул обратно.

- Скажите, а там много написано?

- Всего несколько слов, - высовываясь из люка, ответил однорукий.

Преподаватель протянул записную книжку с тонким карандашиком.

- Может быть, вы сами сумеете списать?

Человек, сидевший около люка, на броне, передал книжку однорукому.