Федор Кнорре - Мать

Федор Федорович Кнорре

Мать

Задремавшие на рассвете в ожидании своей станции пассажиры зашевелились, стряхивая с себя сонливость, когда в купе постучал проводник.

Высокий чех со впалыми щеками и сердито торчащими рыжими усами открыл свои усталые добрые глаза, окруженные множеством морщинок, укоризненно закачал головой и протянул нараспев:

- Ай-ай-ай!.. Ай, как неладно! Так и не ложились совсем?

Пожилая женщина в темном платье сидела, повернувшись к окну, за стеклом которого в неясном утреннем свете едва начинали выступать из тумана непрерывно убегающие назад контуры деревьев, рассаженных по краям уходящего куда-то за холмы шоссе, кусок черепичной красной крыши, проглянувшей сквозь густые ветви цветущих яблонь, высокий шпиль костела...

Женщина обернулась:

- Привыкла все дома да дома. А теперь вдруг за границей. Не спится на новом месте...

- Ай-ай-ай... - все повторял чех, доставая из глубокого дорожного мешка умывальные принадлежности. Даже по дороге в умывальную он все еще продолжал на ходу покачивать головой.

Вторая пассажирка, молодая чешка, тоже начала разбираться в своем саквояже, и из него высунулась едва помещавшаяся там голова лупоглазой игрушечной лошади с длинными кожаными ушами, похожими на заячьи.

Пожилая женщина понимающе улыбнулась:

- Сыну?

Чешка с удовольствием подтвердила и нежно погладила лошадиную голову.

- Сколько же ему? - с тем неподдельным интересом к мельчайшим подробностям, касающимся жизни, здоровья и возраста детей, даже чужих, который понятен, вероятно, только матери, спросила Мария Федоровна.

Чешка сообщила, что ее сыну ровно три года, один месяц и три дня.

- О-о? Уже совсем мужчина! - точно удивляясь и восхищаясь тем, что этот незнакомый мальчик так ловко сумел дорасти до такого удивительного возраста, воскликнула Мария Федоровна. - Уже лошади, автомобили, паровозы! Да?

Чешка счастливо закивала:

- Да, да: паровозы, самолеты, автомобили... И никаких нежностей!

- Ну еще бы: моторы, и железо, и суровая дружба с хмурыми товарищами! Все мужчины таковы... - Глаза Марии Федоровны смотрели куда-то вдаль, и она посмеивалась нежно и снисходительно. - Большие и маленькие - все одинаковы...

- О да, да, да! - почти с восторгом от того, что они все так одинаково понимают, подтверждала молодая чешка.

За окном все больше рассветало. С вечера боявшиеся проспать пассажиры поторопились умыться и приготовить вещи, и тут, как это часто бывает, оказалось, что до последней пограничной станции, где нужно было сходить усатому чеху и молодой женщине, осталось еще больше часа езды.

После короткой суеты приготовлений все успокоились, и сидели, посматривая друг на друга, не зная, как убить самый длинный час путешествия.

Усатый чех рассеянно поглядел в окно, от нечего делать потирая руки, затем обратился прямо к Марии Федоровне:

- Если я не ошибаюсь, вы как будто едете через нашу республику куда-то дальше? За кордон?

- Да, - сказала Мария Федоровна, - я еду в Ло. Есть там такой небольшой город Ло.

- Ах вот оно что! - удивился усатый, еще раз оглядев женщину, нисколько не похожую на дипломатического работника. - Могу предположить, что вы к кому-нибудь из родных направляетесь? Если не секрет...

- Нет, я по приглашению... Какой может быть секрет? Это я могу кому угодно рассказать...

Мария Федоровна до половины вытащила из сумочки длинный конверт и нерешительно положила его обратно.

- Вот оно, это письмо, и еще фотография на открытке. Я целую ночь, знаете, мучилась, а потом думаю: "Возьму и поеду, раз хорошие люди зовут". И поехала.

И вдруг, застенчиво улыбнувшись, призналась:

- Это я себе так говорю, а сама-то на самом деле волнуюсь. Уж очень я путешественник непривычный!

- Кто же вас приглашает? - все интересовался чех.

- Так, жители... Они мне не прямо, конечно, приглашение прислали, а сперва мы с ними имели переписку. Они мне пишут, а я отвечаю...

- Очень интересно, - сказал мужчина с усами, - можно вашу открытку посмотреть? У вас там, кажется, открытка?

Молодая женщина придвинулась к нему, и они вдвоем стали разглядывать открытку, на которой была снята тесно заставленная старыми, узкими домами площадь со старинным собором и таким же старинным каменным фонтаном посредине вымощенной брусчаткой мостовой. В стороне можно было различить сводчатую нишу, отмеченную на фотографии красным чернильным крестиком.

Внизу, как обычно, стояла подпись на трех языках: "Город Ло".

- Я могу вам объяснить, если интересно, как это получилось, что я туда еду, - сказала Мария Федоровна.

История письма и фотографии, присланных из далекого городка Ло в приволжский районный город, была известна даже ей самой только отчасти, далеко не полностью.

История же эта такова.

Ло стоит на франко-бельгийской границе. Городок не только что старый, а, можно сказать, старинный. Древний собор, украшенный каменными статуями величавых святых и фигурами бесов; площадь Ратуши, где некогда сжигали еретиков. Городские стены со следами ядер времен религиозных войн. А на окраине завод оптических приборов, консервная и текстильная фабрики.

Многие годы прошли с тех пор, как потухли на площади последние костры с обугленными телами еретиков. Давным-давно упали последние ядра кровавых религиозных войн.

Медленно прополз над городом долгий кошмар империалистической войны 1914 года, и шаткий Версальский мир воцарился над истощенной, изрытой окопами, обожженной ядовитыми газами Европой.

Как в тысяче других городов, жители Ло восторженно приветствовали мир. Как в тысяче других городов, жители Ло с отвращением думали о бойне. Вернее, они вообще старались больше о ней не думать, и от этого им казалось, что войны не может быть...

Потом, когда война все-таки началась, они себя утешали тем, что это очень далеко, в какой-то там Абиссинии, где даже и цвет кожи у людей совсем другой, чем у европейцев. Потом война шла уже в Испании, фашисты силой захватили Чехословакию... Война была уже у порога. И тут многие люди, слишком долго полагавшие, что "все как-нибудь само обойдется", разом поверили, что все равно война неизбежна и ничто не в силах ее остановить, и, опустив руки, покорно ждали неизбежного.

И тогда война пришла. Рухнула от фашистской бомбы башня старинного собора, и на площади, усыпанной осколками разноцветных стекол средневековых витражей, у перевернутых тележек с цветной капустой и артишоками лежали убитые дети и женщины с сумками для продуктов в руках. И это были француженки и бельгийки, и лица у них были белые, а не черные, как у абиссинок, и было уже это в самом центре старой Европы, а не в далекой Африке.

Вслед за бомбежкой под рев танков и вой мин надвигался фашизм. Народ, не любивший войны, но еще больше ненавидевший фашизм, протянул руки, чтобы схватиться за оружие и попытаться отстоять свою независимость, но было уже поздно. Высокомерные генералы европейских армий, сверкая золотыми галунами, в воинственных кепи, фуражках, беретах, украшенных орлами и львами своих национальных гербов, поспешно сдавали в плен гитлеровцам своих взбешенных, ничего не понимающих солдат, пушки и танки с нерасстрелянным боезапасом.