Федор Кнорре - Ночной звонок

Бабушка, как-то умевшая за всем уследить, успевала улыбнуться, обернувшись к Леокадии, чтоб ее не обидеть, и сразу же заметила слабенького пьянчужку, который из деликатности ушмыгнул из дома в первый момент встречи, а теперь несмело снова заглядывал, высовывая свою лохматую, нестриженую голову из двери.

- Входи, Яша, входи... - как могла громко проговорила она, но голоса ее в шуме не было слышно, и она поманила его рукой.

- Мы уже знакомы, - сказал Яша и присел с краешку к соседкам, улыбаясь и не глядя на бутылки.

Все выпили по рюмке и по другой, разговор пошел вразброд, а Квашнин, наклоняясь к самому уху Варвары Антоновны, говорил:

- Мама, ты только скажи, чего тебе не хватает. Или чего тебе хочется, и все будет сделано. Ты ничего не бойся, говори, мама.

С другого бока Леокадия, раскрасневшись, умоляла:

- Поедемте с нами, мама! Будем жить вместе! Вы даже представить себе не можете, какой у меня от души камень отвалился, что я вас вижу! Я просто пьяная от радости!

Бабушка тихонько смеялась и кивала Леокадии:

- Я знаю, ты добрая... Ну, я тут на своем месте. А в виде чего я там стану у вас торчать! Под ногами мешаться!

- Все сделаем, мама! - требовал ответа Квашнин. - Ты только скажи! Все!

Пожилая соседка смело вмешалась:

- Ну, что ж молчать-то! Ты говори, Варвара Антоновна!

Бабушка смущенно отмахивалась, невнятно отнекивалась.

Вторая, спокойная соседка серьезно сказала:

- Обязательно нужно заборчик подправить! Что уж стесняться сыну родному сказать!

- Будет новый забор! - твердо сказал Квашнин.

Бабушка даже отшатнулась:

- Как это новый?.. Ведь это - посмешище! Вдруг мой дворец новым забором огораживать. Люди скажут: сбесилась, некуда хороший материал девать, - и верно скажут.

- Конечно, зачем новый? - сказала спокойная соседка. - Подправить надо, уж это обязательно. Ну, председатель, гад, ни за что материалу не даст.

- Какой-то старушке забор? Да ему до этого забора, как мне до Ньюфаундленда! - с полной убежденностью поддержала самая молодая.

- Не даст? Ну, это мы еще увидим. Я сам с ним поговорю! - сказал Квашнин.

- Ой, не трогай его, только не трогай, не хочу я этого! - всполошилась бабушка.

- Да я по-хорошему! Вот сейчас мы его сюда пригласим, за стол посадим, выпьем с ним и познакомимся. И он пойдет навстречу.

- Это верно, - как-то странно усмехнулась спокойная соседка и поджала губы.

Все посмотрели на бабушку.

- Ты этого даже не думай, Лариоша, никогда я его к себе в дом не позову. - Было удивительно в таком слабом, ласковом голоске расслышать такую полную непреклонность.

Квашнин встревоженно наклонился к матери:

- Мама, может, он тебя обидел? Ты только скажи, мама!

Бабушка, прежде чем засмеяться, подняла руку, чтоб прикрыть свои улыбающийся беззубый рот, засмеялась и беззаботно отмахнулась:

- Ничем не обидел. Ну просто такой он человек, что я не от обиды... а вполне бескорыстно его презираю. Угощать? Ну, не дождется, нет...

- Хорошо, хорошо... А как же нам с забором поступить? Выход-то какой-нибудь есть?

- Ах, зачем вы про этот забор завели? - Бабушка страдальчески поморщилась. - Кушайте, пейте, Митя... Митенька! Что же ты соседям не наливаешь? Кушайте, пейте все на здоровьечко! Владечке своей налей.

Заметив, что все притихли и слушают, она продолжала своим слабым и радостным голосом:

- Ах, как я это люблю, чтобы мужчины в праздник выпили! Ну, что это за мужик, если повеселиться не умеет... Мы с мужем молодые были... Да, господи, я сама два раза пьяная была! - Бабушка затряслась от тихого смеха, отворачиваясь и прикрывая кончиками пальцев губы. - Право, была!.. На сеновал залезла, носом в сено! И заснула... Кушайте, кушайте, Яша, ты выпей, это ничего, только закусывай!

Все близкие, конечно, знали историю о том, как однажды бабушка заснула на сеновале, а другой раз - у крестной поперек кровати, ее до сих пор можно было развеселить, напомнив об этих историях.

Ларион Васильевич вдруг встал с рюмкой в поднятой руке и растроганно провозгласил:

- Мама!.. Дорогие гости!.. Мама у меня - простая крестьянка! Мама, я горжусь! - Он хватил рюмку, сел и чмокнул Варвару Антоновну в щеку.

На другом конце стола Митя, сидя рядом с Владей и ее подругой, которую звали Надя, в тон отцу бубнил, уткнувшись носом в тарелку:

- Правильно, гордись! Знаете, Надя? Ему предлагали в мамы графиню, так ведь не взял! Купчиху предлагали - отказался! Нет, говорит, не желаю, подавайте мне маму - простую крестьянку. Так и выбрал!

- А вы сами себе папу как выбирали? - тихо спросила Надя.

- А она ядовитая у тебя, - сказал Митя, усмехнувшись.

Бабушка тотчас же заметила, что он говорит что-то Владе, и подняла вверх слегка подрагивающую в ее руке рюмочку, к которой она только притрагивалась губами, когда все пили, и, еле сдерживая слезы умиления и радости, с запинками произнесла тост:

- И чтоб наша Владечка с Митей... наши дорогие... и дальше так же дружно... и счастливо...

Владя улыбнулась бабушке, кивнула и, едва ткнувшись губами в свою рюмку, поставила обратно на стол.

Митя замялся, пропустил момент и, чтоб наверстать упущенное, сделал неопределенно-веселое лицо и бодро закричал:

- Будем стараться, бабуся!..

Он протянул руку, делая вид, что небрежно-покровительственным жестом обнимает Владю за плечи. Она, не разжимая губ, одним уголком рта угрожающе тихо проговорила: "Руки!" И Митя, непринужденно помахав растопыренными пальцами над ее плечом, схватился за рюмку.

Под общий шум разговора Квашнин, наклоняясь к матери, говорил:

- Мама, ты не обижайся, жизнь, она такая сложная... Но этого больше не будет, мама! - Ему доставляло удовольствие повторять это слово "мама", и он его все повторял, стараясь ей все разом объяснить, даже то, чего он сам хорошо не понимал, про жизнь и про все на свете. А она, как сквозь туман, видела милые лица, слышала голоса и старалась как можно больше запомнить, удержать про запас, до той поры, когда снова наступят долгие одинокие ночи с их тишиной, с таким всегда неуверенным ожиданием тусклых и медленных рассветов - со всем тем, что так точно угадала Владя.

Желая сказать что-нибудь приятное, Леокадия выбрала момент и, раскрасневшись от удовольствия, похвалилась:

- А мы, мама, знаете, в прошлом году в Италию ездили... Путешествие такое.

Бабушка недослышала, и ей это было неинтересно, но вежливо похвалила:

- Вот как славно, а?

- Глядели и ничего не разглядели, - бесстрастно вставил Митя вполголоса, но так, что все услышали.

- Что другие люди видят, то и мы все видели, ничего не пропустили, это он так болтает, мама! - с достоинством ответила Леокадия.

- Видели Эйфелеву башню, - сказал Митя глупым голосом.

- Эйфелева башня - это в Париже, ты из матери дурочку-то не строй! Это мы тоже видели, не пропустили!