Федор Кнорре - Родная кровь

Мягким, точно просительным движением она высвободилась, подняла с земли палочку и, продев ее в отверстие замка, приподняла скобку двери. Она вошла и остановилась в сенях, где было темней, чем на улице.

- Ведь мне же уходить, - сказал Федотов.

- Это еще завтра будет!

Он шагнул через порог в темноту и сразу наткнулся губами на ее губы, и опять они целовались, пока дыхания хватило, и потом вошли в избу.

- Темно, - сказал он. - Хочешь, я печь растоплю?

- Ну зачем это? У нас керосин есть, - сказала женщина. В голосе ее он расслышал какое-то сдержанное довольство. - Не такие уж мы несчастные, что без керосина сидим. - Федотов даже зубы стиснул. Это уж хуже любой жалобы было.

Женщина зажгла и поставила на стол лампочку с маленьким фитильком, и после темноты им показалось, что стало совсем светло. Федотов вынул из своего мешка сверток с бельем и жестяную коробку с мылом, завернутую в полотенце, а все остальное вытряхнул на стол, ухватив мешок за углы: две целые буханки хлеба с довеском, две консервные банки, кусок сала, обсыпанный солью, и крупные куски колотого сахара.

Все это он небрежно сдвинул руками по столу к сторонке, толстыми ломтями нарезал хлеб, одним круговым движением ножа вскрыл банку тушенки и, вытащив из кармана, поставил на стол бутылку водки.

Женщина подала ему кружку и, покойно облокотившись на стол, приготовилась с удовольствием наблюдать, как он будет есть.

Он положил перед ней нож, подвинул к ней банку и, налив до половины кружку водкой, сказал:

- На, выпей!

Женщина нерешительно приняла у него из рук кружку.

- Лучше не надо, - попросила она. - Я ведь совсем не умею.

Он подцепил ножом и вывернул все содержимое консервной банки в глиняную миску и тоже пододвинул к ней:

- И сразу закусывай!

Она отхлебнула маленький глоток, точно очень горячий чай, и, вздрогнув, передала ему кружку.

Он долил кружку доверху, выпил, с шумом выдохнул воздух и закусил коркой. Минуту они молча смотрели друг на друга. Он сказал:

- Чего теперь я тебе стану говорить или, может быть, обещать - ты больше не придавай никакого значения. Это я все спьяну буду врать. Поняла?

- Ладно, - сказала она, подумав, и вдруг засмеялась.

- Это я тебе серьезно говорю! Чего смеешься?

- Я не смеюсь, - продолжая смеяться, проговорила женщина. - Ты говорил - я чудная. А ты сам не чудной?

Девочка заворочалась, похныкивая во сне, повернулась и, морщась на свет, с зажмуренными глазами потянула быстрыми короткими вздохами носом воздух, как принюхивающаяся собачонка.

- Спи, спи, - сказала тихонько женщина, но девочка приподнялась на локте и заморгала сильней.

- Вкушно пахнет, - почмокивая, пробормотала она. - Хлеб принешла? Шейчаш уже жавтра?

Федотов взял бутылку и поставил ее себе под ноги, под стол.

- Ну, чего ты смотришь, - строго сказал он женщине. - Дай же ей, видишь, проснулась!

Женщина разрезала пополам ломоть хлеба, положила и тщательно размазала сверху немного тушенки и отнесла девочке. Та сразу совсем очнулась, схватила хлеб обеими руками и приоткрыла узенькие спросонья, веселые серые глазки. Откусила, подставив снизу ладошку лодочкой, чтобы чего-нибудь не уронить, стала есть. Глаза у нее опять сейчас же почти закрылись.

- А мальчишкам? - спросила она и, не оглядываясь, толкнула локтем брата.

Маленький выполз из-за ее спины и с сонным любопытством снизу заглянул ей в рот. Старший тоже проснулся и смотрел, но не шевелился.

Федотов торопливо намял на два ломтя сверху тушенки и подал их матери. Та в двух руках осторожно отнесла к печке и раздала мальчикам.

- Спасибо, - стеснительно сказал старший и спрятался в темный угол.

Пока дети ели, женщина спокойно сказала солдату:

- Да ты выпей еще, ведь тебе хочется. - Но он даже не посмотрел в ее сторону, сидел, уставясь на огонь лампочки.

Дети наелись, повозились немного и, пошептавшись под одеялом, снова затихли и уснули.

- Ну что ты мне хотел говорить, чтоб я тебе не верила? - спросила женщина.

- Иди ложись, устала, наверное.

- Это как же: верить тебе или нет?

- Верить. А я еще посижу, покурю. - Он достал бутылку, вылил остаток в кружку, выпил и закусил кусочками хлеба, вминая их в соль, осыпавшуюся с куска сала.

Она ушла за занавеску. Еще слышно было, как она снимает курточку, как звякает о табуретку пряжка пояса. Потом только тихо шуршала, и несколько раз шевельнулась занавеска, отодвинутая локтем. Мягко захрустел сенник, женщина легла и сказала:

- Спокойной ночи.

Федотов курил, глядя на огонек, и все думал и вдруг рассмеялся почти беззвучно, с закрытым ртом.

- Что ты? - сейчас же чутко спросила женщина.

- Бурчит!.. - насмешливо сказал Федотов и опять рассмеялся про себя. Он слегка захмелел. - Не понимаешь? В пузенках ихних бурчит, поняла? Налопались и забурчали. Выдающийся я идиот своей жизни! Ну скажи, пожалуйста, куда это меня заносит? Я же в деревню шел. Я бы сейчас был бы давно уже пьян, пирогов бы паперся и спал на печи без задних мыслей. А заместо такого превосходного удовольствия я вот тут сижу и слушаю буркотню в пузах у твоих рыжих чертенят. Дурак я или нет?

- Дурак, конечно... А я рада даже, что поглядела, какой ты бываешь, когда выпьешь...

- А какой? Свинья не свинья, человек не человек, так что-то...

- Нет, ты как ребенок делаешься...

Девочка поднялась, сползла на животе задом с печки, подбежала к двери и затопталась на месте.

- Ой, темно там, боюсь...

- Сейчас встану, погоди!

- Беги, - сказал Федотов. - Я выйду, в дверях постою.

- Шкорей только, - сказала девочка. Она выбежала, а Федотов следом за ней вышел, захватив с собой пустую бутылку. Отойдя подальше, он зашвырнул ее в реку. Девочка вперед него вскочила обратно в избу, прошлепала босыми ногами по полу, нырнула за занавеску и залезла к матери под одеяло.

Федотов сел на лавку, стянул через голову гимнастерку, швырнул ее на табуретку и опять рассмеялся.

- Можно гасить электричество? - насмешливо пробормотал он чуть хмельным голосом. - Ну что ж, это все правильно, очень даже распрекрасно!

Женщина поправила одеяло, повыше укрыла девочку и бережно обняла ее тонкой, загорелой до локтя рукой.

Утром, сквозь сон, Федотов слышал гудение пылающего хвороста в печи и запах печеной картошки.

Ему припомнилось все вчерашнее, и все теперь показалось как-то неловко, предстало в другом, таком скучном свете, что даже глаз не хотелось открывать.

Кто-то, сдерживая дыхание, сопел над самым его лицом, потом маленький палец притронулся к его веку.

Девочка приоткрыла пальцем ему глаз и сказала:

- Не шпит!

Он увидел у самых своих глаз веснушчатый нос и внимательные серые глаза.

- Вштавай картошку ешть! - весело сказала девочка.

Федотов нехотя сел, протянул руку и не нашел гимнастерки и брюк на табуретке.