Илья Кочергин - Волки

Ноги болят от неподвижности, от неловкой позы, мышцы спины и живота страшно напряжены. И нечем защититься от этого страха, я растерял свои спасительные проблемы: склоки с бывшей женой, тоску по свободе, угрызения совести и хроническое безденежье - все, что так надежно мучает человека, укрывает его от свиста весеннего ветра. И нет рядом женщины.

И тогда осторожно, по сантиметру, чтобы не выдать своего намерения, я пролезаю рукой в трусы и сжимаю то, что иногда зовет меня к вечерней сутолоке около ларьков на станциях метро, к запаху легкого табака на чужих кухнях, к неровностям на асфальте, где иногда подворачиваются высокие женские каблуки. Я пытаюсь представить, что на свете еще существуют такие вещи, как потекшая тушь, стрелки на колготках, следы помады на рубахе.

Я тереблю свое воображение, свою память. Я пытаюсь защититься, разогнать звуки, обступившие мое последнее убежище. Хочу уснуть, чтобы приблизить утро, чтобы пережить эту ночь. И постепенно распрямляю затекшие ноги. Так, зажав в ладони то, что связывает меня с огнями вечерней Москвы, с ее синими улицами, я засыпаю.

- Ты кого спишь? Давай разгоняй баб своих, пойдем в контору на связь. Слышь, парень? И Ласточка уже орет целый час в стайке у тебя.

Колька разминает в пальцах сигарету, стоя у входа в комнату. Он щупает ладонью печную стенку. Несмотря на ночные страхи, я никогда не запираю дверь на крючок.

- Холодно у тебя. Это... Там Толик Кривунов вчера приехал. Вроде, говорит, зарплату нам в центральной усадьбе выдали, пойдем в контору поговорим. Он завтра обратно уезжает, кому-то из нас троих надо с ним ехать за получкой.

Я забрасываю в печь занесенные с вечера дрова, поджигаю бересту, ставлю чайник и иду в контору. Мне пришло письмо от Олеси. Поэтому когда Колька спрашивает, кто завтра поедет за зарплатой, я прячу письмо в карман и говорю, что поеду с удовольствием.

Для Олеси я беру таежные гостинцы - дикую козлятину и печенку, закаменевшую от мороза. Предстоят семьдесят пять белых заснеженных километров пешком до района, затем одиннадцать часов на автобусе до Города. Меня связывают с Олесей и гонят в дорогу два письма, полученных от нее, и одно отправленное от меня, в спину подгоняет холодный ветер. А до обмена письмами была еще встреча на озере в августе месяце. Самая настоящая чудесная зеленая поляна с женщинами и пасущимися конями, как у Бабеля в "Конармии".

От Города до центральной усадьбы еще Бог знает сколько добираться - опять автобус, а там уже неизвестно на чем. Озеро, наверное, замерзло только километров на десять - не проплыть, не проехать. Потом обратно. До Нового года меньше двух недель, а надо успеть зарплату за всех получить, закупить продукты, водку, конфеты и вернуться на кордон.

Идти тяжело. На пятьдесят пятом километре я останавливаю Толика:

- Доставай пирожки, а то уже сил нет совсем.

- Какие пирожки?

- Колькина Татьяна ж тебе на дорогу давала.

- Так я не стал брать.

Если бы я об этом знал, то сдался бы на пятидесятом километре, когда решил, что козлятина в рюкзаке весит не меньше полуцентнера. Толик идет как ни в чем не бывало, заложил руки за спину и мерит длинными ногами дорогу. Раньше работал начальником на нашем кордоне, потом перебрался поближе к цивилизации в центральную усадьбу - надо ребятишек в школу отдавать. Легкий на подъем человек, привычки которого стерты постоянными походами. Позавчера он ночью прошел семьдесят километров до нас, от скуки считая столбы по дороге, теперь идет обратно.

- Что, совсем покушать ничего нет?

Толик копошится в сумке и достает маленькую баночку из-под детского питания, в ней сахарный песок. Я строгаю печенку, она приятно холодит язык, зубы стынут, во рту сладковатый вкус крови. Заедаю сахаром, курим. Всего-то ничего, а как быстро восстанавливаются силы, но долго сидеть не получается мороз схватывает вспотевшую рубаху на спине под свитером, под рваной курткой. Моя самая приличная одежда...

Район...

Ночуем у Торбокова. Его пятнадцатилетний Виталька глядит на меня с интересом и немного свысока. Он хочет на следующий год поступать в Питере в военное училище. Сашка Торбоков курит у печки. Ненадежнейший человек, на которого всегда можно рассчитывать. Сашкины чувства текучи - он готов на все для тебя, пока ты находишься в поле его зрения, но стоит тебе исчезнуть - и ты забыт. Отсюда и неизменная радость узнавания при встречах. Он рад нам с Толиком.

- Я у Витальки послевчера знаешь, что нашел? Нож в кармане нашел, понял, нет? Он, бляха, такую банду водит по поселку. Если кто обидит, вон ему скажи, быстро разберутся. Бандит, раскудрит его, дурака, мать. Ладно, давай еще чайку. Будешь чай пить или нет? Не будешь - и иди на хрен тогда. Садись быстро, я уже налил тебе. Виталька вон знаешь, что про вас с Юркой говорит? Говорит, что из Питера и Москвы только идиоты могут сюда ехать жить, понял, нет?

Толик смеется. Такое отношение ко мне у большинства людей, Виталик просто высказал его вслух.

Город...

- Давай. Если оставят ночевать, то крикни. А то пойдем к моим друзьям через дорогу.

Толик остается двумя пролетами ниже, а я поднимаюсь дальше и звоню в дверь. Олеся открывает, кричит "вау!". Я перегибаюсь через перила и ору Толику, что все нормально.

Олеся живет у своей подруги, и вечером я, сидя на диванчике в неловкой позе, слушаю, как девушки по очереди играют на гитаре и поют мне песни. Ночью я таращусь на потолок, освещенный уличным фонарем. А на следующее утро мы встречаемся с Кривуновым на автовокзале в половине одиннадцатого. Я по дороге покупаю банку пива. Забытый вкус, забытый запах. Приятно.

Толик появляется за пять минут до отправления. Его приволакивает кто-то в полушубке, с бутылкой вермута в руке. Сидя на лавочке, мы пьем вермут, запиваем пивом. Толик теперь сдан на руки мне, я сдерживаю его воинственные порывы и гружу сопротивляющееся тело в автобус. Из-за этого в сортир забыл сходить, ну теперь уж до Чои.

Чоя...

Толик переживает радость хорошей поездки. Его длинные руки все время движутся, ищут за пазухой благоразумно оставленный дома пистолет, щупают горлышки бутылок - на месте они или уже начали теряться в мельтешащих перед глазами вещах. Иногда он хочет высадить всех из автобуса или захватить в заложники.

Мне тоже нравится ехать, автобус постоянно встряхивает на ухабах, на нашей задней сидушке компания хорошая подобралась. Берем еще две бутылки. Одну Кривунов ловко разбивает, и мои штаны пропитываются водкой. Довольно весело. Сосед угощает горькой настойкой. Что у нас следующее, какая остановка? Какой Санькин Аил? На хрен он нам! Не-е, мы где-то еще должны в магазин сходить.

Время постепенно убыстряет ход, и вот мы уже на свертке на Турачибит и почему-то садимся в "УАЗ". Потом я хожу по Аирташу. И люди, хотевшие меня схватить, остались позади. Я ускользнул от них. Еще светло. А когда я попадаю к Санько, уже темно.