Якуб Колас - На росстанях

- Садись тут, - указал он Лобановичу место возле себя и добавил, обращаясь к гостям: - Обнюхаетесь с ним потом.

У отца Владимира был свой излюбленный лексикон. Он часто употреблял слова, которые шли вразрез не только с уставом святой церкви, но и с самой элементарной цензурой. Богослужения он всегда справлял "под мухой".

- Пьешь горелку? - спросил он Лобановича.

- С духовными особами горелка пьется вкусно. Не знаю только, какой философ сказал это, - проговорил Лобанович.

- Молодец! - засмеялся отец Владимир. - Духовные особы по этой части маху не дают.

В подтверждение своих слов он затянул басом:

Отец наш благочинный

Пропил тулуп овчинный

И ножик перочинный,

Омерзительно!

Пропев этот куплет, отец Владимир неожиданно обратился к Лобановичу:

- Покажи мне свои глаза!

Посмотрев учителю в глаза, батюшка заключил:

- Глаза как глаза! А вот писарь уверял, что в твоих глазах революция горит.

Писарь беспокойно задвигался на стуле и злобно взглянул на отца Владимира.

- Не подобает батюшке сплетнями заниматься, - заметил он.

Батюшка только засмеялся в свою густую бороду и тихо проговорил Лобановичу:

- Если у тебя есть нелегальная литература, неси ее мне. Спрячу под престол - никакой черт не доберется до нее.

Отец Владимир был уже изрядно пьян. Он вдруг замолчал, помрачнел и тотчас же поднялся с места. Не сказав больше ни слова, он, шатаясь, направился в свою опочивальню. Его широкая, медвежья спина неуклюже покачивалась. Проводить батюшку пошла экономка. На его уход никто не обратил внимания - так поступал он не впервые. Гости даже вздохнули с облегчением. Только писарь оставался надутым и угрюмым. Прямо перед ним за столом сидела его жена Анна Григорьевна, боясь поднять глаза на кого-нибудь из молодых людей. Это была красивая женщина, немного напоминавшая червонную даму. Все время писарь не спускал с нее глаз, и ни одно ее движение не ускользало от его внимания. Вскоре и он поднялся из-за стола, простился кое с кем из гостей, забрал свою жену, как ни упрашивала его Дуня оставить ее здесь, и пошел домой. За писарем поднялись и другие пожилые гости. Это были мелкие соседние землевладельцы, с которыми Лобановичу не довелось ни познакомиться, ни встретиться когда-либо в дальнейшем. Неловко и неудобно чувствовал он себя здесь. Собрался идти домой, но белобрысая, курносая Дуня, вылитая мать-попадья, категорически запротестовала. К ней присоединились Виктор и Савка, его младший брат, долговязый и долгоносый парень, не похожий ни на попа, ни на попадью, и сама попадья.

- Куда вам торопиться? - говорила матушка. - Дети плачут у вас дома, что ли? Погуляйте, повеселитесь. Вон какие девушки здесь, словно мак на грядках.

На части разрывалась Дуня, стараясь создать атмосферу веселья и втянуть в нее малознакомого нового учителя. На вечере осталась только молодежь. Среди барышень была даже одна из пришедшей в упадок дворянской семьи, довольно красивая девушка Вера Ижицкая. Лобанович украдкой наблюдал за ней. Она сидела тихо, сдержанно, внимательно присматривалась ко всему, что происходило вокруг. Слегка прищуренные темно-серые глаза ее порой становились задумчивыми, - казалось, она вспоминала что-то и мысленно переносилась в другую среду. "Каким образом очутилась она здесь?" - думал Лобанович. Он вспомнил одного слуцкого извозчика, имевшего княжеский титул, и в критических случаях козырявшего им.

Дуня завела хриплый граммофон, затем заставила петь Виктора. У него был неплохой голос. Очень чувствительно спел он надрывный романс: "Отойди, не гляди, скройся с глаз ты моих... " Слова романса и исполнение производили гнетущее впечатление; причину этого Лобанович нашел не сразу. И слова и мелодия вызывали ощущение бесперспективности, распада жизни тогдашнего общества. "А тебя с красотой продадут, продадут!" Все, кто был здесь, особенно девушки, и в том числе Ижицкая, внимательно слушали пенис Виктора и порой тяжело вздыхали.

Лобанович сидел, словно связанный, и не испытывал никакого удовольствия. Его замкнутость и скованность бросались всем в глаза и говорили не в его пользу.

Вечер закончился играми. Сели играть в фанты. Было условлено, что тот, кто проштрафится, должен по своему выбору поцеловать кого-нибудь из присутствующих. Если проштрафится юноша, он должен выбрать девушку, и наоборот. Самым интересным в игре и был этот момент. Охотников проштрафиться нашлось немало. Проштрафилась и дворянка. С лукавой улыбкой вышла она в круг. Крадучись, как кошка, обвела взглядом парней и подошла к Лобановичу. Бедный учитель смутился, чем и вызвал дружный смех и аплодисменты всей компании. "Лучше было бы поцеловаться с глазу на глаз", - подумал Лобанович, но высказать этого не посмел.

С облегчением вздохнул он, выйдя наконец за порог дома отца Владимира. Веру Ижицкую вспоминал он часто, но встретиться с нею ему больше не пришлось.

VII

Работа в школе наладилась, вошла в свою колею.

После школ, в которых приходилось вести уроки с четырьмя группами, занятия с двумя показались Лобановичу чрезвычайно легкими. Вдвое больше внимания он мог сейчас отдавать каждой группе. Недели через две Лобанович отобрал из старшей группы четырнадцать учеников - девять мальчиков и пять девочек, которых решил представить к выпускным экзаменам. Среди представленных к экзаменам оказался и Минич. Какая это была для него радость и гордость! Он имел отличные способности и был необычайно старательным. Однажды во время занятий Лобанович заметил, что Минич нет-нет да и закроет глаза и клюнет носом в парту. Сон одолевал мальчика. Наконец Минич уснул. Учитель подошел и тронул его за плечо.

- Что это ты, Минич, спишь на уроке?

Минич испуганно встрепенулся. Виноватая улыбка скользнула по его губам. Ученики засмеялись.

- Я не спал всю ночь, - прошепелявил Минич.

- Почему же ты не спал? - заинтересовался учитель.

- Я учил историю, - ответил мальчик.

- И много же ты выучил за ночь?

- Всю прошел.

- И теперь ты ее знаешь? - допытывался учитель.

- Знаю, - уверенно подтвердил Минич.

Лобанович удивился, когда на многочисленные заданные им вопросы последовали точные и обстоятельные ответы.

- Молодец! - похвалил мальчугана учитель.

Минич стоял довольный и гордый. Ученикам стало неловко за свой пустой и необоснованный смех над товарищем.

- Теперь ты можешь посмеяться над ними, - сказал Лобанович мальчику и добавил: - После обеда не приходи в школу, отоспись.

- Мне уже не хочется спать, - проговорил счастливый Минич.

Целые дни, с утра до вечера, отдавал Лобанович школе. Он испытывал большое моральное удовлетворение - ученики занимались дружно, старательно и делали значительные успехи. Особенно много внимания уделял он четырнадцати выделенным из старшей группы ученикам, готовя их к экзаменам. Когда дни заметно увеличились, учитель стал созывать выпускников после уроков и заниматься с ними отдельно. Это были самые лучшие часы школьного обучения и для учителя и для его учеников. Здесь уже не соблюдался обычный строгий распорядок, обязательный, когда все дети были в сборе. Лобанович часто выходил за рамки программы. Ему хотелось пробудить пытливый ум своих воспитанников, шире открыть им глаза на мир и научить их критически относиться к жизни, к своим общественным обязанностям. Обычные задачи, диктовки, грамматика с головоломной буквой "ять" часто заменялись чтением художественных произведений русской классической литературы, знакомством с биографиями выдающихся людей, разбором тех или иных произведений. Учитель стремился вызвать у своих учеников искренний интерес к тому, о чем он говорил или читал. Если среди ребят выделялся своими способностями Минич, то среди девочек самой способной была Лида Муравская. Лида и ее младший брат Коля, также представленный к экзаменам, жили с матерью, крещеной еврейкой, на хуторе, километрах в шести от школы. Их отец, телеграфист, умер года три назад, когда Коле исполнилось девять, а Лиде одиннадцать лет. Брат и сестра жили дружно. Лида не спускала с брата глаз и не давала ему расшалиться в школе, и Коля слушался ее. Вообще Лида пользовалась уважением не только со стороны подруг, но и со стороны мальчишек. У нее были прирожденный такт и умение держать себя. Ее авторитету в значительной степени способствовали успехи в учении, а также и красивое лицо, характер и весь ее облик. Старшие ученики начинали засматриваться на Лиду, а один из них, Думитрашка, любил ее первой, для него самого еще не ясной любовью. Лобановичу со стороны было виднее это робкое пробуждение мальчишеского чувства. Один раз он даже заметил: