Якуб Колас - На росстанях

Учителя пошли дальше. Хрипач направился в сторону волостного правления. Шел и вполголоса напевал:

Эх ты, Русь, ты Русь святая!

- Вот такая погань, такие паразиты - опора царского трона, - говорил Лобанович. - А нюх у него есть: думу разгонят.

- Тебя это не должно особенно задевать, - заметил Турсевич, - ведь ты ей никакого значения не придаешь.

- Дело не в думе, а в том, что царские палачи берут верх. Но я припоминаю одно стихотворение, которое очень люблю:

Как, февраль, ни злися,

Как ты, март, ни хмурься,

Будь хоть снег, хоть дождик,

Все весною пахнет!

Разговаривая на темы дня, они подошли к той точке на пригорке, откуда видел учитель замок. Лобанович остановился:

- Стой!

То ли он остановился не на том месте, то ли прозрачность воздуха теперь была иной, или, может, волнение самого Лобановича явилось тому причиной, но только на этот раз отдельные части "замка" не сливались в одно целое и не давали желанного эффекта. Обескураженный, Лобанович оглянулся по сторонам, сделал шага два вперед, потом попятился назад, не сводя глаз с того места, где прежде выступал "замок".

- Что с тобой? - спросил Турсевич. - Не надумал ли ты кадриль танцевать?

Лобанович, казалось, не слыхал вопроса друга и все топтался по траве, то подвигаясь вперед, то отступая назад.

- Во-во! С этого места! - обрадованно вскрикнул Лобанович. - Иди-ка посмотри! - Он хорошо видел контуры "замка", башни и купол на одной из них.

Турсевич подошел и начал всматриваться в то место, куда показывал друг.

- Ничего не вижу, - проговорил он.

- Да ты присмотрись: вон там, там! Видишь, башни!

- Шутник ты, - засмеялся Турсевич, - Ну, вижу. Стоят деревья на разном расстоянии друг от друга, пригорочки между ними... Или глаза твои подкачали, или чересчур развито воображение.

- Значит, способность восприятия у нас разная, - разочарованно сказал Лобанович. - А я хотел сказать тебе: "Вот он, иллюзорный замок! Не является ли такой же иллюзией и Государственная дума?" Не вышло, эффект не получился. Прошу прощения... И как это ты не видишь того, что так ясно стоит в моих глазах?

XXIII

Турсевич долго не выпускал руки Лобановича.

- Смотри, Андрейка, не задерживайся там. А то, знаешь, одному в чужой школе... как тебе сказать... не по себе.

Говоря так, он внимательно всматривался в лицо, в глаза Лобановича, словно желая прочитать мысли и настроения приятеля. Турсевич догадывался, что учительская молодежь, увлеченная революционным потоком, собирается тайно для какого-то недозволенного дела. Прямо говорить об этом он не решался: боялся, как бы приятель не подумал о нем как о реакционере, человеке, который не сочувствует революции. Лобанович, соблюдая конспирацию, даже Турсевичу не говорил, для чего едет в Микутичи, - ему просто хочется узнать, как живут родные, мать, братья и сестры, и повидаться с друзьями.

- Ты на меня смотришь так, словно я спрятал под пиджаком топор и отправляюсь на разбой либо собираюсь ехать в Америку.

- Разве можно тебе верить? - шутливо ответил Турсевич. - Мало ли какие мысли могли овладеть тобой в полесской глухомани!

Он еще раз крепко пожал руку Лобановичу и серьезно сказал:

- Ты все же будь осторожен, Андрейка! Я тебя люблю... ну, и уважаю... Долго не засиживайся, мне одному без тебя скучно.

Бабка Параска, притаившись за дверью, прислушивалась к разговору гостя с хозяином. Услыхав, что Лобанович выходит из комнаты, она юркнула в свою каморку и оттуда сквозь приоткрытую дверь смотрела в коридор, на своего "монашка". Лобанович зашел к ней.

- Ну, бабка, иду на станцию. Поеду не более чем на два-три дня. А ты здесь одна ухаживай за гостем. Всего доброго, бабка Параска!

Он подал ей руку. Бабка так расчувствовалась, что слезы покатились по ее сухим, морщинистым щекам.

- Ну, дай же вам боже счастливого пути и вернуться здоровым!

Она вышла на крыльцо и с материнской печалью смотрела на Лобановича, пока он не повернул направо и не исчез за строениями, где дорога спускалась в ложбину.

Бабка пошла в свою каморку, чтобы еще раз увидеть "монашка", когда он появится на другой стороне ложбины. Из окошка бабки хорошо видны пригорок и панская усадьба, мимо которой проходила дорога. Фигура Лобановича выплыла из ложбинки и показалась на пригорке. Путник на мгновение остановился и оглянулся. Это очень обрадовало бабку Параску. Она загадала: если оглянется, то с ним ничего плохого не случится в дороге и он счастливо вернется домой. Бабка с облегчением вздохнула, перекрестила учителя и пошла кухарничать в кухню, вспомнив про гостя.

Дорога - большая она или малая - всякий раз волновала Лобановича и настраивала его мысли и чувства на сладостно-печальный лад. Место, с которым он уже свыкся и которое покидал, вставало перед ним в ином свете, и то, чего он прежде как бы не замечал, становилось дорогим и близким, и с ним жаль было разлучаться. Вот так и сейчас: вспомнилось верханское кладбище, узенькая дорожка-тропинка среди зеленых хлебов, которая вела в Тумель, где протекала Уса и стояла мельница. Вспомнился и тот пригорок, куда ходил учитель несколько раз любоваться призрачным замком. Хотя последняя прогулка с Турсевичем и не дала желанного эффекта, все же Лобанович испытывал приятное чувство, припоминая и призрачный замок и полянку, на которой выплывал этот замок из дымчатой дали.

С такими мыслями и чувствами подходил Лобанович к хутору Антонины Михайловны. Вот и знакомый поворот, отсюда до хутора не более полуверсты. Зайти или нет? Заходить сюда Лобанович, отправляясь в дорогу, не думал. Да и зачем? Все, что нужно было сказать Лиде-ученице, он сказал. Но у него было еще время. Чем сидеть на станции и ждать поезда, не лучше ли свернуть с дороги и еще раз напомнить Лиде, что она должна делать в его отсутствие? С другой стороны, хотя он едет и ненадолго, но всякое может случиться. Перед глазами у него встал образ Лидочки. Что плохого в том, если он по пути зайдет к ней, лишний раз поговорит о дальнейших занятиях? И тут же вспомнились слова Антонины Михайловны о том, что Лида не безразлична к своему учителю. Нет, пожалуй, и не стоит заходить.

Пока Лобанович таким образом колебался, раздумывал, навестить ли хутор, ноги его сами направились туда.

На дворике Антонины Михайловны было пусто. Подойдя к самому дому, Лобанович заметил увесистый замок на двери. Это было для него равнозначно тому, как если бы у входа висела специальная надпись: "Просим к нам не заходить".

"И зачем я пришел сюда?" - спросил себя Лобанович и задворками, чтобы не бросаться людям в глаза, как вор, направился на дорогу в сторону станции. Сам по себе малозначительный, этот случай испортил учителю настроение. Замок, повешенный на двери, он воспринял почему-то как недобрый знак. Но, отойдя несколько верст от хутора, учитель перестал думать о нем.