Якуб Колас - На росстанях

- Можно возле вас присесть? - спросила она сладким голосом.

- Прошу, прошу! - проговорил Лобанович и подставил ей стул.

- Вы как будто за что-то сердитесь на меня. Правда?

- О нет, сохрани боже! - горячо проговорил счастливый учитель. - Разве на вас можно сердиться? Да и за что?

- Ну, скажите мне правду: почему вы ни разу к нам не зашли?

- Я живу далеко от вас, с вами до этого дня не был знаком и вообще не было случая.

- А еще какие были причины? - допытывалась панна Людмила.

- Других причин я вам не скажу.

- А они были?

- И об этом умолчу.

- Ну, скажите! Ах, какой вы злой!

- Что делать, и злые люди живут на свете.

- Нет, вы добрый! Я слышала, что вы добрый!

- Мало ли что говорят. Да еще говорят ли?

- Так вы мне не верите?

- Я и сам себе не верю.

- Вот это мило! Как же это вы себе не верите? - спросила панна Людмила.

- А вот бывает так: думаешь одно, а делаешь другое. Хочешь жить так, а живешь иначе.

- А почему так получается?

- А потому и получается, что внутреннее состояние человека очень изменчиво. На него имеет влияние погода, люди, особенно ваш брат...

- А какое влияние имеет на вас наш брат?

Лобанович подумал и ответил:

- И хорошее и плохое.

- Ха-ха-ха! - засмеялась Людмила. - Неужто на вас имеет влияние, как вы говорите, наш брат? Не верится что-то. Вы, простите, действительно какой-то... святой.

- Я знаю, - с оттенком легкой грусти сказал Лобанович, - что паненкам святые не нравятся, хотя, правда, святым я являюсь с вашей точки зрения...

- Нет, нет! Вы не обижайтесь, прошу вас. Я только хотела сказать, что вы... ну, совсем не такой, как другие, не такой в лучшем смысле.

- Очень вам благодарен, но, снявши голову, по волосам не плачут. И обиды здесь никакой нет. Иной человек всю жизнь бьется и ломает голову над тем, как бы стать святым, а мне это легко далось.

- О! Молодец, профессор больших букв! - шутил подловчий, подойдя к Лобановичу. - Один завладел панной Людмилой!

- Это я завладела профессором, просто силой взяла его, не спрашивая, рад ли он этому или не рад, - ответила панна Людмила.

- Простите, - усмехнулся Лобанович и глянул ей в глаза так, будто он знал гораздо больше, чем думала панна Людмила, - а так ли это?

Девушка на мгновение смутилась, потом вскинула на него свои бойкие глаза.

- Ой, хитрый же вы, хитрый!

- А как вы думаете, святость и хитрость не мешают друг другу?

- О нет! Вам они не мешают.

- Ну, это другое дело. Но можно ли быть святым, оставаясь и хитрым?

- В вопросах святости я ничего не понимаю, - ответила панна Людмила. Оставим это. Скажите, почему вы так быстро тогда убежали, помните, у Абрама?

- Я никак не ожидал встретить вас там, и мне стало неловко... Скажу вам правду: я не хотел, чтобы вы подумали, будто я зашел туда для того, чтобы увидеть вас.

- А разве вам так неприятно было увидеть меня?

- Вот вы и поймали меня. Теперь выкручивайся как хочешь, - засмеялся Лобанович.

- Вы мне говорите правду, слышите? Чистую правду! - горячо наступала Людмила.

- Я просто не хотел обманывать вас.

- Что это значит? Я ничего не понимаю, - слегка нахмурившись, проговорила панна Людмила. - В чем вы меня могли обмануть?

- Всего знать нельзя: знание часто разрушает наше счастье.

- Теперь я уже совсем не понимаю вас.

- А вы больше разговаривайте с умными людьми, - посоветовал ей Лобанович.

- Чем же я виновата, что вокруг меня дурни?

Лобанович засмеялся.

- Плохого же вы мнения о ваших кавалерах, и я на этот раз очень рад, что не нахожусь в их числе.

- О чем это голубки воркуют? - спросил Суховаров, подходя к ним. Ему было немного не по себе оттого, что панна Людмила оказывала предпочтение Лобановичу.

- Прошу садиться, - указала панна Людмила место возле себя.

Суховаров сел, положив ногу на ногу и покрутив свой черный усик. Но поговорить ему так и не удалось - хозяйка приглашала гостей к столу. Гости вздохнули с облегчением и, неловко толпясь и оказывая друг другу знаки внимания, двинулись в соседнюю комнату.

Через весь длинный стол тянулся ряд бутылок с водкой. Лобанович сидел рядом с Максимом Горошкой и Дубейкой. Оба они были хорошие выпивохи и мастера по части закуски. Каждая новая чарка увеличивала оживление за столом. Шум, смех, шутки наполняли комнату. Пили за здоровье писаря, его дочерей, Суховаров поднял чарку за любовь, Дубейка - за панну Людмилу. Гости вставали, чокались, расплескивали водку. Урядник предложил спеть "Боже, царя храни... ". Все вынуждены были подняться, рады они были тому или не рады.

Лобанович чем-то понравился Максиму Горошке, и тот, дав волю языку, приставал к своему соседу с пустыми и грязными разговорами.

- К каждой бабе подкатиться можно, - говорил Максим Лобановичу. - Я их натуру хорошо знаю. С виду кажется - "не тронь меня", брыкается, обижается, а кончит тем, что прильнет к тебе.

- Ну, знаете, по нескольким потаскухам нельзя судить о всех, - сказал Лобанович.

- Зачем брать потаскуху? - Максим поднял глаза на соседа. - Пусть это будет между нами. Мне матушка наша жаловалась на своего отца Кирилла: "Такой он, говорит, болезненный, слабенький, ничего не может. Просто жалко его". Ну, я и пожалел нашего батюшку, - проговорил Максим и захихикал.

- Неужели это правда? - спросил Лобанович и поглядел на Максима.

- А вы думали, я - Иосиф Прекрасный? Вы, профессор, как вижу, еще не просвещенный в этом смысле человек, - сказал Максим и засмеялся.

- А разве для этого нужно специальные курсы кончать? - спросил Лобанович.

- Нет, для этого нужно быть мужчиной, - ответил Максим.

- А не просто распущенным человеком?

- При чем здесь распущенность? Природа, брат, требует свое.

- Если пойти за природой, можно оправдать всякие глупости, особенно если при этом начнешь еще потакать себе. Вот вы нигде не служите, отец ваш уже старик, ему приходится содержать вас, а вы скажете: "Природа требует, чтобы он заботился обо мне".

- Разумеется. Разве я просил его, чтобы он пустил меня на свет? А пустил - пускай и кормит, пускай позаботится... Слушай, профессор, давай выпьем на "ты".

Максим налил чарки. Выпили.

- Знаешь, брат, - начал Максим, - я тебе такую молодицу расстараюсь, что с нею ты узнаешь радости рая.

Лобанович начал быстро пьянеть. Ему стало легко и весело. Перед глазами плавал какой-то приятный туман и все окрашивал в розовый цвет. И этот самый Максим, и Дубейка, и Суховаров, и вообще все, собственно говоря, хорошие люди, - думал он. Максим совсем еще молодой, он мальчишка. А что он за бабами гоняется, так кто же этого не делает? Только Максим и другие имеют смелость открыто признаться в этом, а он, Лобанович? Он гораздо хуже их, потому что скрывает свои грязные мысли о женщинах. А мало ли времени занимали у него эти мысли! Он помнит встречу с незнакомой женщиной, которая шла к нему, а он прогнал ее. Разве он хорошо поступил? Сколько раз он жалел об этом, и мысли о ней разжигали его. А кому он об этом сказал? Никому. А почему? Ясно почему: ему, грязному в такой же мере, как и все мужчины, а может, и более того, хотелось показаться чистым, невинным, лучше других. А он... просто обманщик, хитрец, фарисей, притворщик, фальшивомонетчик, так как выдает себя не за то, что он есть. Ха-ха-ха! Это он - отшельник, он святой!..