Якуб Колас - На росстанях

V

- Позвольте познакомить, - сказал Соханюк, подводя Лобановича к писарю, - тельшинский учитель.

- А! - проговорил писарь, оглядывая Лобановича прищуренными глазами и подавая ему руку. - Просвещать, значит, приехали? - спросил он, чтобы хоть что-нибудь сказать, и еще раз окинул взглядом Лобановича. - Ну, ну, дело нужное, - важно заметил он, после чего перестал интересоваться Лобановичем.

Как человек практичный, он с первого взгляда понял, что для писарского дома польза от нового учителя небольшая.

Зато Дубейка выказал много внимания и признаков благородного тона, знакомясь с Лобановичем.

- О! - воскликнул он. - Нашего полку прибывает! Весьма приятно, когда круг интеллигенции увеличивается. - И тут же спросил: - А это употребляете? - он запрокинул голову и щелкнул пальцем по челюсти.

Лобанович удивленно взглянул на Дубейку. Этот вопрос для него был совсем неожиданным, и он не знал, что ответить.

- Ну, разумеется, не так, чтобы с ног валиться, - поправился помощник, - а в компании, после того как пулечку сыграешь либо стукалку, пропустить чарочку-другую. Играете в картишки?

- Нет, не играю.

Дубейка в свою очередь удивился, и выражение его лица, казалось, говорило: "Какой же ты после этого интеллигент?"

- Ну, ничего, - успокоил Дубейка, - поживете - научитесь. Только почаще к нам наведывайтесь, ведь у вас там глушь, человека не увидишь и, кроме подловчего, зайти там не к кому.

- Это не беда, - ответил Лобанович, - люди везде есть. Чем не люди те же самые полешуки? Разве к ним нельзя зайти? Я считаю, что среди них можно очень приятно провести свободное время и встретить не только интересное, но и разумное, чего никогда не найдешь ни за чаркою, ни за пулькою.

- Не понимаю вас, - ответил Дубейка. - Что интересного можно найти среди полешуков? Если и можно там встретить что-нибудь интересное, так разве только молодицу-солдатку. - При этом Дубейка многозначительно глянул на Соханюка и засмеялся.

- Коллега - монах. Он любит глушь и одиночество и хочет жить отшельником.

- Знаем мы этих отшельников! - снова подмигнул Дубейка. - В тихом омуте черти водятся.

Первое впечатление от знакомства у Лобановича было не очень благоприятным, и он, попросив выдать посылки с книгами и тетрадями для его школы, простился с новыми знакомыми.

Выйдя из "сборной", Лобанович направился к двери, ведущей на улицу, но Соханюк задержал его.

- Нет, коллега, надо познакомиться с писарянками. Если вы не зайдете к ним, это будет такая обида, которая вам никогда не простится - ни в этой жизни, ни на том свете.

Соханюк взял Лобановича под руку и повел в квартиру писаря.

Просторная и светлая гостиная была прибрана чистенько и аккуратно, на мещанский лад. Столы и столики были застланы белоснежными скатертями и скатерками, стулья расставлены в порядке. На стенах висели разные картинки в красивых рамках. В углах гостиной стояли круглые столики под белыми кружевами, на столиках лежали альбомы для фотографий. На окнах - вазоны разных видов. Одним словом, на всем видна была печать девичьего присмотра и аккуратности.

Маня, старшая дочь писаря, уже немолодая девушка, лет за двадцать пять, по всему видно было, подготовилась встретить учителей. Придав своему лицу выражение, которое, как подсказало ей зеркало, более всего шло к ней, она с невинным видом сидела за столом, словно ничего не знала о приходе гостей, и разглядывала "Ниву". Она была черная, как цыганка, с довольно красивым лицом, но вместе с тем было в ее лице и нечто такое, что делало его сердитым, злым, - вероятно, сказалось долгое ожидание суженого, которого где-то задержали черти. Соханюк галантно подвел Лобановыми к дочери писаря.

- Лобанович, тельшинский педагог.

- Очень приятно, - сказала Мария Петровна. - Садитесь, пожалуйста.

Лобановичу показалось, что она кем-то разгневана. "Не Соханюком ли, который ищет своего счастья не здесь, вблизи, а где-то за семь верст? Что-то она с ним не очень ласкова", - подумал Лобанович.

- Ну как вам нравятся наши места? - спросила Маня.

- Ничего, место очень хорошее. Мне вообще нравится Полесье.

- А вот вашему коллеге оно нравится мало.

- Не скажите, - ответил Соханюк. - Если бы это было так, пять лет я не высидел бы здесь.

- Когда-то нравилось, - сказала Маня и слегка вздохнула.

Вошла дочь писаря Саша, совсем не похожая на сестру. Она была счастливее ее, так как имела жениха в лице местного урядника. Сразу же за ней вошла и третья сестра, Нина. Самая младшая, Ольга, училась в городе, и ее теперь не было дома.

Лобановичу было не по себе в компании девушек, ему не удавалось поддерживать с ними разговор. Он только отвечал на их вопросы, отвечал серьезно, что не нравится подобным барышням, привыкшим, чтобы их забавляли, шутили с ними, болтали о разных пустяках, лишь бы смешно было.

- А вы поете? - спросила его Саша.

- Нет, пою неважно, - ответил Лобанович, и в его глазах блеснул едва заметный смех. - За практический урок пения мне в семинарии наш Косточка еле три с минусом поставил.

- Какая косточка? - удивилась старшая дочь писаря.

- Простите, не какая косточка, а какой Косточка, - поправил ее Лобанович. - Был у нас такой учитель в семинарии, по фамилии Косточка, который преподавал пение.

- Нет, - сказала Саша, - я не о таком пении спрашиваю. Вы могли неудачно провести урок, но это не может помешать вам самим спеть, ну, например, романс.

- Избавь меня боже, - засмеялся Лобанович, - чтобы я еще романсы пел! И сам не пою и не люблю, когда кто-нибудь их поет. Другое дело - послушать хороший хор.

После такого ответа дальнейшие расспросы о певческих способностях Лобановича прекратились; замолчали паненки, молчал и он.

Между паненками и Соханюком начался разговор другого содержания - об их знакомых, о погоде, словом, началось переливание из пустого в порожнее.

Некоторое время Лобанович слушал, а затем поднялся, извинился и стал прощаться. Его не задерживали, хотя из вежливости попросили заходить.

"Дудки, - сказал сам себе Лобанович, выходя от паненок, - не скоро я здесь буду".

Вместе с ним вышел и Соханюк.

- Ну, как вам, коллега, понравились паненки?

- Ну что ж, девчата как девчата. А то, что я не понравился им, так это ясно.

- Почему вы так думаете?

- Тут и думать нечего. Прежде всего - не говорил комплиментов и не умею говорить их. Может, и придумал бы, но не осмеливаюсь произнести. Далее - не похвалил ничего из их рукоделья, не спел ни одного романса и вообще ничего не сумел сказать им в тон.

И он не ошибался. Как только учителя сошли с крыльца, Саша сказала:

- Ну и мешок! Для Тельшина лучшего, пожалуй, и не подберешь.

- Совсем неотесанный: так и виден семинарист, готовый кашлянуть и затянуть: "Благослови, душе моя, господа", - отозвалась Маня.