Максим Горький - Том 6. Пьесы 1901-1906

Надежда. Маврикий! Что ты там нашел?

Монахов. Паука…

Надежда. Какие гадости!

Монахов. Я люблю наблюдать… занятие поучительное…

Цыганов. Чему же учит вас паук, а?

Монахов. А вот он поймал букашку и — сам-то маленький — не может сладить с ней… Посуетился около нее, к соседу побежал — помоги, дескать, съесть…

Доктор (издали, грубо и глухо) . Он действует, как вы, Монахов… совсем как вы… (Идет прочь.)

Цыганов. Что такое?

Надежда. О господи… вот испугал.

Монахов. Выпил! В пьяном виде многие философствуют. (Идет туда, где скрылся доктор.)

Черкун. Удивительно грубое животное этот доктор!

Цыганов. Вы слышите, как говорит этот рыжий господин, а?

Надежда. Правду говорит… и это очень хорошо… И всегда Егор Петрович говорит прекрасно…

Цыганов. Нам придется стрелять друг в друга, Жорж, я это чувствую!.. Богиня моя, уйдемте прочь от него… он скверно действует мне на нервы… Давайте гулять по саду и говорить о любви…

Надежда (идет) . А вот Егор Петрович никогда не говорит о ней…

Цыганов. Он — личность бесстрастная…

Надежда. Уж это извините… Как вы хорошо зовете его — Жорж.

(Уходят. Черкун озабоченно колотит пальцами по столу и резко насвистывает что-то. Идут Анна, Катя, Степан. Со стороны дома слышен торжествующий голос Притыкина. Ко времени, когда Анна начинает говорить о детях, у стола являются исправник, Притыкин. Гриша, шевеля губами, внимательно читает этикетки на бутылках.)

Притыкин. А я-таки наговорил словечек старому черту Редозубову, будет он меня помнить. Он боится задеть меня здесь, а я тут — свой человек! (Хохочет.)

Анна. Прошло два месяца, но, право, точно годы я прожила! Так все это страшно…

Степан. Да-с… жизнь серьезная…

Анна. Ты знаешь, Катя, — есть люди, которые с наслаждением бьют женщин… кулаками по глазам… по лицу, до крови… ногами бьют… ты понимаешь?

Катя (негромко, не сразу) . Я знаю. Отец бил маму… Гришу бьет…

Анна (тоскливо) . О боже… милая моя, дитя мое!

Черкун. Ты сядь… не волнуйся…

Степан. Забавно мне смотреть на вас… вы точно вчера прозрели…

Анна. Какие страшные дети есть там! Они заражены… болезнью… глаза у них тревожные, унылые, точно погребальные свечи… А матери бьют и проклинают своих детей за то, что дети родились больными… Ах, если б все люди знали, на чем построена их жизнь!

Притыкин. Мы знаем! Это вам в диковинку, а мы очень даже хорошо знаем! Народ — зверье… и становится все хуже… Еще бабы — смирнее, а мужики сплошь арестанты!

Монахов. Ну и бабы тоже. Кто тайно водкой торгует?

Исправник. О да! А вам известно, как они мужей травят? Испечет, знаете, пирожок с капустой и мышьяком и — угостит, да-с.

Катя (горячо) . А как же иначе, если они дерутся? Так и нужно.

Притыкина (пугливо) . Ах, милая! Ведь что говорит!

Исправник (шутя) . А вот за такие речи я вас, сударыня…

Катя. Не дышите на меня… ф-фу!

Анна (растерянно) . Но, господа, если вы знаете все это…

Черкун. Не будь наивной, Анна…

Степан (усмехаясь) . Кого вы здесь думаете удивить?

Катя. Как не люблю я вашу улыбку… Чему вы смеетесь всегда?

Степан. Жизнь полна преступлений, которым имени нет… и преступники не наказаны, они всё командуют жизнью… а вы — всё только ахаете…

(Исправник берет под руку Притыкина и уходит с ним.)

Катя. Ну, что же делать?

Анна. Что нужно делать?

(Гриша оглянулся, взял со стола бутылку и уходит с ней.)

Степан. Открывайте глаза слепорожденным — больше вы ничего не можете сделать… ничего!

Черкун. Надо строить новые дороги… железные дороги… Железо — сила, которая разрушит эту глупую, деревянную жизнь…

Степан. И сами люди должны быть как железные, если они хотят перестроить жизнь… Мы не сделаем этого, мы не можем даже разрушить отжившее, помочь разложиться мертвому — оно нам близко и дорого… Не мы, как видно, создадим новое, — нет, не мы! Это надо понять: это сразу поставит каждого из нас на свое место…

Монахов (Кате) . А ваш братец бутылку шартрезу взял и — видите? — пьет!

Катя (убегая) . Ах… негодяй!..

Монахов. Зелье крепкое!

Гриша (его не видно) . А тебе что? Не твое… Пошла, ну… не дам!

Степан (идет на шум) . Он еще стукнет ее…

Анна. Сергей Николаевич продолжает воспитывать его? Это может дурно кончиться…

Черкун. Ну, Сергей едва ли учил красть бутылки…

Анна. А пить вино? (Оглядывается. Быстро и нервно говорит.) Чтобы сразу все было понятно, Егор, я приехала к тебе…

Черкун. Отложим это до другого времени…

Анна. Нет, подожди! Я примирилась с мыслью, что мы с тобой чужие… что я чужая для тебя…

Черкун (негромко, усмехаясь) . Чужая? Тебя со мной роднили поцелуи и только?

Анна (тоскливо) . Нет… я не знаю! Скажу одно: мне без тебя так трудно! Я так глупа… бессильна! Я ничего не знаю и не умею!

Черкун. Послушай… скажи мне сразу, чего ты хочешь?

Анна. Не обижай меня! Я ведь не за милостыней пришла… Я люблю тебя, да… очень сильно люблю, Егор… но я знаю: если ты решил… это бесполезно, если ты решил…

Черкун (глухо) . Зачем друг другу дергать нервы, Анна?

Анна. Моя любовь — маленькая, но она мучает меня… нет, не уходи!.. Мне стыдно, что моя любовь такая… Сначала мне было обидно, больно… я думала о смерти, когда уехала:

Черкун (угрюмо) . Что я могу сказать тебе? Не понимаю я тебя…

Анна (со страхом и мольбой) . Я так беспомощна… я такая ничтожная… и все так страшно… когда одна: Так нестерпимо жалко видеть больного, избитого ребенка, который даже плакать боится…

Черкун (твердо) . Анна, мне нужно знать, чего ты хочешь?

Анна. О… я хочу побыть около тебя еще немного: еще немного! Я не помешаю тебе… живи, как хочешь! Но мне необходимо это:

Черкун (угрюмо) . Тебе тяжело будет, — смотри!

(Катя идет.)

Анна (с бледной улыбкой) . Тогда я уйду — я уйду! Видишь ли, я ничего не понимаю, я ни о чем не думала серьезно до этой поры… Ты должен научить меня…

Катя. О чем ты говоришь?

Анна. О жизни, девочка моя! (Мужу.) Ты должен что-то дать мне взамен того, что взял…