Максим Горький - Том 6. Пьесы 1901-1906

Редозубов. Не шути, барин! Где дочь?

Павлин. По-научному если — франкмасон говорится.

Черкун. Послушайте, старик: ваша дочь бросала в меня камнями, а больше я ничего не знаю о ней… Вы понимаете?

(Катя бежит.)

Редозубов. А это что? Катерина… кто велел…

Катя. Ну, не шуми… Иди сюда! Иди, иди… не бойся, он не пойдет…

Редозубов. Дочка моя! Не место тебе тут…

Катя (Черкуну) . Вы — не ходите! Слышите… вы! Урод!.. (Уходит, увлекая за собой отца. Степан смеется. Черкун, улыбаясь, смотрит на него. Павлин поджал губы и наблюдает.)

Черкун. Нелепо… но очень мило, право! Славная девчушка… Пришла, командует… гм…

Степан (смеясь) . Ах, черт возьми! Ведь ловко, патрон?

Черкун. Надо поговорить со стариком…

(На заборе появляется голова Гриши. Лицо у него испуганное.)

Павлин. Осмелюсь сказать — вы его вполне потрясли и нарушили…

Черкун (Степану) . Это кто?

Степан (усмехаясь) . Местный мудрец… и прочее, что потребуется…

Гриша. Барин, эй!

Черкун. Ну?

Гриша. А он меня не бил… ей-богу!

Катя (бежит) . Послушайте… вы! Подите сюда: отец зовет вас… Ну, чего вы зубы оскалили? Я все знаю про вас… У-у, рыжий! (Показывает ему язык и убегает Степан разражается хохотом. Павлин не знает, как отнестись к этому. Черкун улыбается, идет на зов Кати. Гриша опасливо следит за ним.)

Занавес

Тот же сад. Вечер. Солнце заходит. На деревьях висят разноцветные фонарики. Стол уставлен винами и закусками; вокруг него, в беспорядке, разнообразные стулья. Около стола возится Степа; Матвей Гогин, одетый очень чисто, открывает под деревьями бутылки пива. В глубине сада у забора стоит Притыкин; рядом с ним Монахов тихонько наигрывает на кларнете. В доме шумят. Кто-то одним пальцем играет на пианино «Чижика» и все сбивается. Хохочет исправник.

Матвей. Я уже около трех сотен накопил…

Степа. Какое мне дело до этого?

Матвей. Значит — не дурак…

Степа. Я не говорила, что вы дурак. А вот вы жадный… всё про деньги говорите… как все мужики…

Матвей. Что ж — мужики?

(Черкун идет к столу, вслед за ним Надежда.)

Черкун. Степа, дайте сельтерской! (Надежде.) И вы захотели освежиться? Душно там, да?

Надежда. Нет… ничего…

Черкун. Почему это вы так… странно смотрите на меня?

Надежда (негромко) . Что же тут странного?

Черкун (усмехаясь) . Не дать ли вам холодной соды… сельтерской, а?

Надежда. Нет, я не желаю…

Черкун (идет обратно) . Ну-с, пойду доигрывать…

(Надежда медленно идет за ним.)

Матвей (упрямо) . Что я мужик, ничего не значит! Степан Данилыч студент, он все знает… он говорит — раньше все люди мужиками были, а потом, которые умные, господами сделались… вот оно!

Степа. Отстаньте… не люблю я таких…

Матвей. Женимся — полюбите… Я парень здоровый…

Степа (как бы про себя) . Я в монастырь уйду…

(Идут исправник и Цыганов, оба выпивши.)

Матвей (смеется) . Ну, это вы врете… в монастырь… тоже!

Исправник (у стола) . Здесь все прекрасно, но закуска и выпивка далеко.

Цыганов (наливая вино) . Она — эпическая женщина…

Исправник. Вы всё про нее?.. Н-да… зверь! Я вот два года за ней ухаживаю… Мужчина не урод, как видите, военный и прочее. Вы, говорит, не герой… А почему я не герой? Неизвестно. И, наконец, что такое — герой? В уездном городе и вдруг — герой! Смешно…

(Монахов и Притыкин идут к столу.)

Богаевская (кричит) . Яков Алексеевич, вам сдавать!

Исправник (идет с куском в руках) . Спешу…

Цыганов (Монахову) . А мы вот всё говорим о вашей супруге…

Монахов. Приятно слышать… А что именно вы говорите, если это не секрет?

Цыганов. Хотим понять, что она такое? И не понимаем…

Притыкин. Женщину очень трудно понять:

Монахов. Это ты про Марью Ивановну?

Притыкин (дергает его за рукав) . Нет, вообще… Редкие понимают женщину…

Монахов. Что мне нужно, я, батя, понял… а что не нужно, того и понимать не надо…

Притыкин. Это, конечно, спокойнее. Опять же — всего никогда не поймешь…

Цыганов. Где вы ее достали, мой друг, а?

Монахов. В епархиальном училище за обедней заметил…

Притыкин. Вон она идет… и доктор около…

(Смеется. Монахов негромко вторит ему. Цыганов смотрит на них, и усы его презрительно вздрагивают.)

Монахов (Цыганову) . А Мопассана вашего она не одобряет, — скучно, говорит, и очень все кратко. Зато мне он нравится! Такие есть штучки… ой-ой!

Цыганов. Надежда Поликарповна, хотите еще шампанского?

Надежда. Пожалуйста… Мне очень нравится оно…

Монахов. Смотри, Надежда, будешь пьяной…

Надежда. Какие грубости ты говоришь! Люди могут подумать, что я уж была пьяная. Зачем ты ходишь с этой палкой?

Монахов. А вот скоро играть буду.

Притыкин (берет Монахова под руку) . Идемте, посмотрим, как исправник козыряет…

(Идут. Монахов — неохотно.)

Цыганов (подает бокал Надежде) . Вам не нравится кларнет?

Надежда. Я гитару люблю, на ней можно играть очень трогательно. А кларнет всегда точно с насморком… Вы очень много пьете, доктор…

Доктор. Меня зовут Павел Иванович…

Цыганов. Представьте! Первый раз слышу ваше имя… странно, а?

Доктор. Что — имя? Здесь души не замечают…

Цыганов. Какой вы всегда невеселый, дорогой мой Павел Иванович…

Доктор. Не всякий способен смеяться в мертвецкой…

Черкун (кричит) . Сергей! Тебя зовет Лидия Павловна…

Цыганов. Извиняюсь… Иду…

Доктор (тяжело смотрит на Надежду) . Он вам нравится, этот?

Надежда. Приятный… говорит интересно и всегда чисто одет…

Доктор (негромко, глухо) . Он — мерзавец. Он хочет развратить вас… он это сделает… мерзавец!

Надежда (спокойно) . Вы всегда всех ругаете, и при этом видно, что у вас зубы гнилые…

Доктор (страстно и тоскливо) . Надежда! Я не могу видеть тебя среди них… это убьет меня! Голосом души своей говорю — уйди! Они жадные… им ничто не дорого… они готовы всё пожрать…

Надежда (встает) . Зачем же вы говорите на ты? Это вовсе невежливо…