Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3

{02378}

Шафер забегал по комнатам, собрал человек шесть приятелей и с ними подошел к брюнету. - Позвольте, милостивый государь, поглядеть ваш билет! - сказал он. - Не желаю. Отстаньте, пока я не того... - Не желаете билета показывать? Стало быть, вы без билета вошли? По какому праву? Вы жулик, значит? Извольте уходить отсюда! Пожалуйте-с! Милости просим! Мы вас сичас с лестницы... Шафер и его приятели взяли под руки брюнета и повели его к выходу. Гости загалдели. Брюнет громко заговорил о невежестве и о своем самолюбии. - Пожалуйте-с! Милости просим, красивый мужчина! - бормотал торжествующий шафер, ведя его к двери. - Знаем мы вас, красавцев! У самой двери на брюнета натянули его пальто, надели на него шапку и толкнули в спину. Шафер хихикнул от удовольствия и стукнул его перстнем по затылку... Брюнет покачнулся, упал на спину и съехал вниз по лестнице. - Прощайте! Кланяйтесь там!- торжествовал шафер. Брюнет поднялся, похлопал по пальто и, подняв вверх голову, сказал: - Дураки по-дурацкому и поступают. Я гордый человек и унижаться перед вами не стану, а пусть вам мой кучер объяснит, что я за человек. Пожалуйте сюда! Григорий! - крикнул он на улицу. Гости спустились вниз. Через минуту в сени вошел со двора кучер. - Григорий! - обратился к нему брюнет. - Кто я буду? - Хозяин - Семен Пантелеич... - А какое во мне звание, и как я до этого звания достиг? - Почетный гражданин, а до звания этого вы достигли учением... - Где я нахожусь и какая моя служба? - Служите-с на фабрике купца Подщекина в механиках по технической части, а жалованья вам положено три тысячи... - Теперь поняли? А вот вам и мой билет! Приглашал на свадьбу меня женихов отец, купец Синерылов, который теперь в пьяном виде...

{02379}

- Голубчик мой! Милая ты моя душа! - заголосил шафер. - Чего же ты раньше этого не говорил? - Гордый я человек... Самолюбие во мне... Прощайте-с! - Ну, нет, стой... Грех, брат! Поворачивай оглобли, Семен Пантелеич! Теперь видно, что ты за человек такой... Пойдем, выпьем за твое образование... для идеи... Гордый человек нахмурился и пошел наверх. Через две минуты он стоял уже у буфета и пил коньяк. - Без гордости на этом свете не проживешь, - объяснял он. - Никому никогда не уступлю! Никому! Понимаю себе цену. Впрочем, вам, невежам, не понять!

{02380}

Титулярный советник Кратеров, худой и тонкий, как адмиралтейский шпиль, выступил вперед и, обратясь к Жмыхову, сказал: - Ваше превосходительство! Движимые и тронутые всею душой вашим долголетним начальничеством и отеческими попечениями... - Более чем в продолжение целых десяти лет, - подсказал Закусин. - Более чем в продолжение целых десяти лет, мы, ваши подчиненные, в сегодняшний знаменательный для нас... тово... день подносим вашему превосходительству, в знак нашего уважения и глубокой благодарности, этот альбом с нашими портретами и желаем в продолжение вашей знаменательной жизни, чтобы еще долго-долго, до самой смерти, вы не оставляли нас... - Своими отеческими наставлениями на пути правды и прогресса... - добавил Закусин, вытерев со лба мгновенно выступивший пот; ему, очевидно, очень хотелось говорить и, по всей вероятности, у него была готова речь. - И да развевается, - кончил он, - ваш стяг еще долго-долго на поприще гения, труда и общественного самосознания! По левой морщинистой щеке Жмыхова поползла слеза. - Господа! - сказал он дрожащим голосом. - Я не ожидал, никак не думал, что вы будете праздновать мой скромный юбилей... Я тронут... даже... весьма... Этой минуты я не забуду до самой могилы, и верьте... верьте, друзья, что никто не желает вам так добра, как я... А ежели что и было, то для вашей же пользы... Жмыхов, действительный статский советник, поцеловался с титулярным советником Кратеровым, который не ожидал такой чести и побледнел от

{02381}

восторга. Затем начальник сделал рукой жест, означавший, что он от волнения не может говорить, и заплакал, точно ему не дарили дорогого альбома, а, наоборот, отнимали... Потом, немного успокоившись и сказав еще несколько прочувствованных слов и дав всем пожать свою руку, он, при громких радостных кликах, спустился вниз, сел в карету и, провожаемый благословениями, уехал. Сидя в карете, он почувствовал в груди наплыв неизведанных доселе радостных чувств и еще раз заплакал. Дома ожидали его новые радости. Там его семья, друзья и знакомые устроили ему такую овацию, что ему показалось, что он в самом деле принес отечеству очень много пользы и что, не будь его на свете, то, пожалуй, отечеству пришлось бы очень плохо. Юбилейный обед весь состоял из тостов, речей, объятий и слез. Одним словом, Жмыхов никак не ожидал, что его заслуги будут приняты так близко к сердцу. - Господа! - сказал он перед десертом. - Два часа тому назад я был удовлетворен за все те страдания, которые приходится переживать человеку, который служит, так сказать, не форме, не букве, а долгу. Я за всё время своей службы непрестанно держался принципа: не публика для нас, а мы для публики. И сегодня я получил высшую награду! Мои подчиненные поднесли мне альбом... Вот! Я тронут. Праздничные физиономии нагнулись к альбому и стали его рассматривать. - А альбом хорошенький! - сказала дочь Жмыхова, Оля. - Я думаю, он рублей пятьдесят стоит. О, какая прелесть! Ты, папка, отдай мне этот альбом. Слышишь? Я его спрячу... Такой хорошенький. После обеда Олечка унесла альбом к себе в комнату и заперла его в стол. На другой день она вынула из него чиновников и побросала их на пол, и вместо них вставила своих институтских подруг. Форменные вицмундиры уступили свое место белым пелеринкам. Коля, сынок его превосходительства, подобрал чиновников и раскрасил их одежды красной краской. Безусым нарисовал он зеленые усы, а безбородым - коричневые бороды. Когда нечего уже было красить, он

{02382}

вырезал из карточек человечков, проколол им булавкой глаза и стал играть в солдатики. Вырезав титулярного советника Кратерова, он укрепил его на коробке из-под спичек и в таком виде понес его в кабинет к отцу. - Папа, монумент! Погляди! Жмыхов захохотал, покачнулся и, умилившись, поцеловал взасос Колину щечку. - Ну, иди, шалун, покажи маме. Пусть и мама посмотрит.

{03007}

Один учитель древних языков, человек на вид суровый, положительный и желчный, но втайне фантазер и вольнодумец, жаловался мне, что всегда, когда он сидит на ученических extemporalia или на педагогических советах, его мучают разные несообразные и неразрешимые вопросы. То и дело, жаловался он, залезают в его голову вопросы вроде: "Что было бы, если бы вместо пола был потолок и вместо потолка пол? Что приносят древние языки: пользу или убыток? Каким образом учителя делали бы визиты директору, если бы последний жил на луне?" и т. д. Все эти и подобные вопросы, если они неотвязно сидят в голове, именуются в психиатрии "насильственными представлениями". Болезнь неизлечимая, тяжелая, но для наблюдателя интересная. На днях учитель явился ко мне и сказал, что его стал мучить вопрос: "Что было бы, если бы мужчины одевались по-женски?" Вопрос несообразный, сверхъестественный и даже неприличный, но нельзя сказать, чтобы на него трудно было ответить. Педагог ответил себе на него так: если бы мужчины одевались по-женски, то - коллежские регистраторы носили бы ситцевые платья и, пожалуй, по высокоторжественным дням - барежевые. Корсеты они носили бы рублевые, чулки полосатые, бумажные; декольте не возбранялось бы только в своей компании... почтальоны и репортеры, шагая через канавы и лужи, были бы привлекаемы за проступки против общественной нравственности; московский Юрьев ходил бы в кринолине и ватном капоте; классные сторожа Михей и Макар каждое утро ходили бы к "самому" затягивать его в корсет;