Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3

{03226}

- Майор... - проворчал Ижица, презрительно улыбаясь. - Майор!.. Не до шуток мне! У меня лошадь заболела, а вы: майор! майор! Точно галка: крр!.. крр! - Я вас, майор, не понимаю. Нешто можно благородного человека с галкой сравнивать? - Да какой же я майор? Нешто я майор? - Кто же вы? - А чёрт меня знает, кто я! - сказал Ижица. - Уж больше года, как майоров нет. Да вы что же это? Вчера только родились, что ли? Вывертов с ужасом поглядел на Ижицу и стал отирать с лица пот, предчувствуя что-то очень недоброе. - Однако позвольте же... - сказал он. - Я вас все-таки не понимаю... Майор ведь чин значительный! - Да-с!! - Так как же это? И вы... ничего? Майор только махнул рукой и начал рассказывать ему, как подлец Филька сшиб лошади копыто, рассказывал длинно и в конце концов даже к самому лицу его поднес больное копыто с гноящейся ссадиной и навозным пластырем, но Вывертов не понимал, не чувствовал и глядел на всё, как сквозь решетку. Бессознательно он простился, влез в свою бричку и крикнул с отчаянием: - К предводителю! Живо! Лупи кнутом! Предводитель, действительный статский советник Ягодышев, жил недалеко. Через какой-нибудь час Вывертов входил к нему в кабинет и кланялся. Предводитель сидел на софе и читал "Новое время". Увидев входящего, он кивнул головой и указал на кресло. - Я, ваше превосходительство, -начал Вывертов, - должен был сначала представиться вам, но, находясь в неведении касательно своего звания, осмеливаюсь прибегнуть к вашему превосходительству за разъяснением... - Позвольте-с, почтеннейший, - перебил его предводитель. - Прежде всего не называйте меня превосходительством. Прошу-с! - Что вы-с... Мы люди маленькие... - Не в том дело-с! Пишут вот... (предводитель ткнул в "Новое время" и проткнул его пальцем) пишут вот, что

{03227}

мы, действительные статские советники, не будем уж более превосходительствами. За достоверное сообщают-с! Что ж? И не нужно, милостивый государь! Не нужно! Не называйте! И не надо! Ягодышев встал и гордо прошелся по кабинету... Вывертов испустил вздох и уронил на пол фуражку. "Уж ежели до них добрались, - подумал он, - то о прапорщиках да о майорах и спрашивать нечего. Уйду лучше..." Вывертов пробормотал что-то и вышел, забыв в кабинете предводителя фуражку. Через два часа он приехал к себе домой бледный, без шапки, с тупым выражением ужаса на лице. Вылезая из брички, он робко взглянул на небо: не упразднили ли уж и солнца? Жена, пораженная его видом, забросала его вопросами, но на все вопросы он отвечал только маханием руки... Неделю он не пил, не ел, не спал, а как шальной ходил из угла в угол и думал. Лицо его осунулось, взоры потускнели... Ни с кем он не заговаривал, ни к кому ни за чем не обращался, а когда Арина Матвеевна приставала к нему с вопросами, он только отмахивался рукой и - ни звука... Уж чего только с ним не делали, чтобы привести его в чувство! Поили его бузиной, давали "на внутрь" масла из лампадки, сажали на горячий кирпич, но ничто не помогало, он хирел и отмахивался. Позвали, наконец, для вразумления отца Пафнутия. Протоиерей полдня бился, объясняя ему, что всё теперь клонится не к уничижению, а к возвеличению, но доброе семя его упало на неблагодарную почву. Взял пятерку за труды, да так и уехал, ничего не добившись. Помолчав неделю, Вывертов как будто бы заговорил. - Что ж ты молчишь, харя? - набросился он внезапно на казачка Илюшку. - Груби! Издевайся! Тыкай на уничтоженного! Торжествуй! Сказал это, заплакал и опять замолчал на неделю. Арина Матвеевна решила пустить ему кровь. Приехал фельдшер, выпустил из него две тарелки крови, и от этого словно бы полегчало. На другой день после кровопролития Вывертов подошел к кровати, на которой лежала жена, и сказал: - Я, Арина, этого так не оставлю. Теперь я на всё решился... Чин я свой заслужил, и никто не имеет полного

{03228}

права на него посягать. Я вот что надумал: напишу какому-нибудь высокопоставленному лицу прошение и подпишусь: прапорщик такой-то... пра-пор-щик... Понимаешь? Назло! Пра-пор-щик... Пускай! Назло! И эта мысль так понравилась Вывертову, что он просиял и даже попросил есть. Теперь он, озаренный новым решением, ходит по комнатам, язвительно улыбается и мечтает: - Пра-пор-щик... Назло!

{03229}

В НОМЕРАХ - Послушайте, милейший! - набросилась на хозяина багровая и брызжущая жилица 47-го номера, полковница Нашатырина. - Или дайте мне другой номер, или же я совсем уеду из ваших проклятых номеров! Это вертеп! Помилуйте, у меня дочери взрослые, а тут день и ночь одни только мерзости слышишь! На что это похоже? День и ночь! Иной раз он такое выпалит, что просто уши вянут! Просто как извозчик! Хорошо еще, что мои бедные девочки ничего не понимают, а то хоть на улицу с ними беги... Он и сейчас что-то говорит! Вы послушайте! - Я, братец ты мой, еще лучше случай знаю, - донесся хриплый бас из соседнего номера. - Помнишь ты поручика Дружкова? Так вот этот самый Дружков делает однажды клопштосом желтого в угол и по обыкновению, знаешь, высоко ногу задрал... Вдруг что-то: тррресь! Думали сначала, что он на бильярде сукно порвал, а как поглядели, братец ты мой, у него Соединенные Штаты по всем швам! Так высоко задрал, бестия, ногу, что ни одного шва не осталось... Ха-ха-ха. А тут в это время дамы были... между прочим, жена этой слюни - подпоручика Окурина... Окурин взбеленился... Как он, мол, смеет вести себя неприлично при его жене? Слово за слово... знаешь, ведь, наших!.. Посылает Окурин к Дружкову секундантов, а Дружков не будь глуп и скажи... ха-ха-ха... и скажи: "Пусть он посылает не ко мне, а к портному, который шил мне эти штаны. Он ведь виноват!" - Ха-ха-ха... Ха-ха-ха! Лиля и Мила, дочки полковницы, сидевшие у окна и подпиравшие кулаками пухлые щеки, потупили заплывшие глазки и вспыхнули. - Теперь вы слышали? - продолжала Нашатырина, обращаясь к хозяину. - И это, по-вашему, ничего? Я, милостивый государь, полковница! Муж мой воинским

{03230}

начальником! Я не позволю, чтобы почти в моем присутствии какой-нибудь извозчик говорил такие мерзости! - Он, сударыня, не извозчик, а штабс-капитан Кикин... Из благородных-с. - Если он забыл свое благородство до такой степени, что выражается, как извозчик, то он заслуживает еще большего презрения! Одним словом, не рассуждайте, а извольте принять меры! - Но что же я могу сделать, сударыня? Не вы одни жалуетесь, все жалуются, - да что же я с ним сделаю? Придешь к нему в номер и начнешь стыдить: "Ганнибал Иваныч! Бога побойтесь! Совестно!", а он сейчас к лицу с кулаками и разные слова: "На-кося выкуси" и прочее. Безобразие! Проснется утром и давай ходить по коридору в одном, извините, нижнем. А то вот возьмет револьвер в пьяном виде и давай садить пули в стену. Днем винище трескает, ночью в карты режется... А после карт драка... От жильцов совестно! - Что же вы не откажете этому негодяю? - Да нешто выкуришь этакого? Задолжал за три месяца, уж мы и денег не просим, уходи только, сделай милость... Мировой присудил ему номер очистить, а он и на апелляцию и на кассацию, да так и тянет... Горе да и только! Господи, а человек-то какой! Молодой, красивый, умственный... Когда не выпивши, лучше и человека не надо. Намедни пьян не был и весь день родителям письма писал. - Бедные родители! - вздохнула полковница. - Известно, бедные! Нешто приятно иметь такого лодыря? И ругают его, и из номеров гонят, и нет того дня, чтоб за скандалы не судился. Горе! - Бедная, несчастная жена! - вздохнула полковница. - Он, сударыня, не женат. Где уж ему! Была бы цела одна голова - и за то благодарить бога... Полковница прошлась из угла в угол. - Не женатый, вы говорите? - спросила она. - Никак нет, сударыня. Полковница опять прошлась из угла в угол и подумала немного. - Гм!.. Не женат... - проговорила она в раздумье. - Гм!.. Лиля и Мила, не сидите у окна - сквозит! Как