Виктор Конецкий - Начало конца комедии

поводу сибирских путешествий. При этом он обнаруживал в путешествующем атрофию мыслительных способностей, вместе с которыми исчезает не только пытливость, но и самое простое любопытство. Однако кто из нас в таком признается?

Я спустился в ресторан и машинально определил уровень цивилизованности пункта пребывания по наличию в ресторане пива и боржоми.

И то и другое было. И было не из-под стола и не из-под прилавка, а открыто и в любом количестве. И жидкость наливали в стаканы тонкого стекла и аптекарской чистоты. И скатерть под стаканом была чистая. И даже стояла горчица, перец и соль в соответствующих устройствах. Учитывая долготу географического пункта, за уровень цивилизованности следовало ставить пятерку.

Пьяных не было.

В тихом уюте мужчина пел из музавтомата типа "Фоница" песню о моем городе, стоящем на невском берегу и ни разу не отданном врагу.

Песню слушали цветы в милых горшочках, и среди них большой кактус, похожий на сардинский.

Я ел холодного поросенка, запивал боржоми и думал о прогрессе.

В стеклянной стене отражался бар, а сквозь красочное отражение синел и лиловел вечереющий зимний лес -- густые сосны без подлеска.

Подсел молодой человек. Он оказался инженером с Волги. Сюда прилетел на консультацию с учеными-гидродинамиками. Насколько я понял, волжане работают над заменой гребного вала гидравлическим приводом. Дело вовсе новое, трудностей масса. И потому пришлось ехать к ученым-гидродинамикам.

Наглядность связи большой науки с жизнью на понятном примере из судостроения радовала.

Молодой человек рассказал еще о тревогах речных задумчивых рыболовов. Их пугают суперсовременные суда. Когда над мелким лиманом или даже над твердым берегом вдруг возникает и надвигается на тихого рыболова гудящая машина, то кажется самолетом, идущим на вынужденную, и сильно пугает и окуней и рыболовов.

Бесшумное скольжение речных корабликов между вечерней тишиной и отражениями берегов... шлепанье босых бурлацких ступней по небу прибрежного песка, провис бечевы, сон барки... и вдруг: "Сарынь, на кичку!"

"Сарынь" на воровском языке была голь, бурлацкая темная голь. А "кичка" -- нос судна, нос барки. В корме барки жил хозяин, там в кубышке и монеты хранились. Удалые разбойники орали бурлакам приказ уйти в нос, отодвинуться от жирного хозяина, чтобы не оказаться замешанным в черное дело и чтобы в ненарок какой верный холуй не оказал жирному помощи.

"Сарынь, на кичку!.."

Молодой собеседник, как выяснилось, о таком клике никогда не слышал.

Мы говорили о насадках, поворотливости речных судов. И я посоветовал молодому инженеру связаться не только с учеными-гидродинамиками, но и с исчезающей мудростью ствольной артиллерии. В пушках давно уже применяли веретенное масло в тормозах отката. Там огромные давления гасятся веретенкой, найденной для этой цели эмпирическим путем.

Военную службу молодой человек не проходил, тормоз отката и принцип его работы оказался для него марсианским открытием. И эта простая штука, кажется, рухнула на подготовленную почву. Какие-то идеи засверкали в его мозгу, он схватился за записную книжку и карандаш.

Потом инженер признался мне в мистическом страхе перед учеными, в своей робости перед ними и скованности. Он беседовал с академиком тридцати трех лет, который был в ковбойке, -- последнее особенно поразило инженера.

Вот так, очень даже хорошо, мы поговорили и расстались, как расстаются все командировочные -- легко и без обмена адресами.

Потом я несколько раз звонил Ящику, но никто не отвечал. Потом записал самолетные разговоры, потом читал "Будущее науки".

Вечер в гостинице всегда длинный вечер, а когда один-единственный знакомый исчез по неприятному делу, то вечер делается не только длинным, но и рыхлым.

Около двадцати одного я вышел прогуляться.

Народу на улицах уже почти не было. Был мороз, и горела над лесом одинокая волчья звезда. Воздух звенел в легких, а снег стенал под ботинками.

Свет фонарей среди черного леса и черно-синих небес был особенно желтым. И в этом свете я рассматривал афиши на рекламных щитах, щедро украшающих проспект с родным названием Морской.

Проспект упирается в Обское море.

На афишах мелькали фамилии московских и ленинградских артистических знаменитостей.

Я дошел до конца, вернее начала проспекта, хотя с каждым шагом притяжение гостиницы увеличивалось. Мое левое колено плохо ведет себя на морозе, когда он больше двадцати градусов. Мое левое колено хранит в себе память о юношеских приключениях хозяина в ледяных зыбях Баренцева моря. И напоминает о них, неожиданно и безбольно подламываясь на ровном месте.

У Дома ученых подъезды были еще освещены. И я смог прочитать объявление о своем предстоящем выступлении, где фамилия моя -- странное дело -оказалась написанной правильно. Зато в списке творений ни одного моего не оказалось. Например, журнальная публикация "210 суток на океанской орбите" называлась книгой "210 суток на Земной орбите".

Безо всякой обиды я тихо подумал о том, что содержание книг тоже кое-что значит в судьбе названия. Например, я еще не замечал, чтобы "Войну и мир" кто-нибудь назвал "Мир и война".

Хотя и сами названия мы придумывать не умеем. Однажды девушка-читательница сказала, что современные сочинители дают книгам какие-то "залипухи", а не названия. И с тех пор меня преследует желание назвать книгу просто-напросто "Залипуха". Но не хватает смелости. И шагая сквозь мороз назад к гостинице, я пинал свою смелость тонким итальянским ботинком. Ведь какое чудесное было еще у меня название: "Ранние воспоминания нервного человека", а стоило журнальному редактору намекнуть, что с таким названием влезть в план сложно, а вылететь легко, как я заменил его на "Орбиту". И вот результат...

За ужином удалось познакомиться с двумя нейрофизиологами, специалистами в области теории функциональных систем. Они были здесь по делам, связанным с юбилеем Академии, -- наступало двухсотпятидесятилетие штаба отечественных наук.

Я навел их на разговор о самоубийствах среди художественных натур и среди ученых. Эта тема уперлась в проблему эмоций.

И половину ночи пришлось просидеть потом над бумагой, чтобы сравнить основные положения из статьи "Эмоции и здоровье" в "Будущем науки" (авторы: академик П. К. Анохин и доктор медицинских наук К. В. Судаков) с живыми высказываниями специалистов.

Совершая эту работу, я отдавал себе отчет в том, что подменяю краснобайством проницательность и рискую вызвать злобное недовольство просвещенного читателя. Но ничто так не стимулирует размышления собеседника, ничто гак не бесит в нем быка -- интеллект, как красная тряпка чужого невежества. Я готов окрасить тряпку своей кровью. Пускай она хлещет из моей прокушенной оппонентом вены или даже из самой аорты. Только бы стимулировать ваши размышления!