Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

Анна. Встаньте!

Лисогонов. Не могу. Мне — запретили пить, но я — вот… выпил! Тоска! Один! Сын был… Подлец, и негодяй…

Анна. Николай, помоги ему!

Лисогонов. Пошёл служить им… против отца и нар-рода! Издох, как пёс… заездили! От чахотки. Он смолоду был чахоточный. Жена — первая… его мать, дворянка, тоже чахоточная… Вот как! Николай Васильевич… прошу вас Христом богом…

Лидия. Какой гнусный человек!

Анна. Нужно понять: он — страдает!

Лидия (мужу) . О чём он просит тебя?

Сомов. Ты же видишь, он — пьян!

Лидия. А — трезвый?

Анна. Николай, да помоги же мне…

Сомов. Ну, вы! Вставайте…

Анна. Как грубо! Сведи его с лестницы.

Сомов. Идите… Эх вы…

Лисогонов. Родной мой — фабричку-то, фабричку… Об… оборудуйте, пора! Везде — строят, всем — покупают…

(Лидия смеётся.)

Анна. Какой неуместный, какой жестокий смех! Какая жёсткая душа у вас, Лидия. Люди сходят с ума…

Лидия. Вообразите, что я — тоже… (Ушла в комнату.)

Анна (грозя пальцем вслед ей, бормочет) . Подожди! Смеётся тот, кто смеётся последний.

Сомов (идёт) . Где Лидия?

Анна. Бедный мой Николя! Какая жизнь…

Сомов (шипит) . Что вам угодно? Это всё ваши… ваши приятели… (Убежал в комнаты.)

Анна. Боже мой… я не узнаю сына. Боже мой…

Там же, у Сомовых. Поздний вечер. На террасе — Семиков, сидит, пишет, шевелит губами, считает, загибая пальцы; рядом с ним на полу — свёрток чертежей. Из комнат выходит с подносом чайной посуды Дуняша.

Дуняша. Ты всё ещё ждёшь, франтик?

Семиков (бормочет) . К своей какой-то тёмной цели…

Дуняша. Сочиняешь? Ты бы частушки сочинил на Китаева, на дурака.

Семиков. Китаев — грубый, а не дурак.

Дуняша. Ну, много ты понимаешь в дураках! Вот сочини-ка что-нибудь смешное.

Семиков. Я смешное не люблю.

Дуняша (показав ему язык) . Мэ-э! Тебе и любить-то — нечем. Туда же — не люблю…

(Лидия вышла.)

Лидия. Кого это?

Дуняша. Вот — сочинителя. (Ушла.)

Семиков. Лидия Петровна, вы эту книжку читали?

Лидия (взяла книгу) . «Одеяние духовного брака». Нет. Что это значит — духовный брак?

Семиков. Тут — вообще… о боге…

Лидия. Вы верующий?

Семиков. Нет, — зачем же! Но он говорит: хоть не веришь, а — знать надо.

Лидия. Кто это — он?

Семиков. Учитель пения.

Лидия. Он, кажется, чудак? И пьёт?

Семиков. Нет, он очень серьёзный… Образованный. Я в этой книжке ничего не понял. Тут предисловие Метерлинка, так он прямо говорит, что Рейсбрук этот писал пустынными словами.

Лидия. Вот как?

Семиков. Да. Я вот записал: «Созерцание — это знание без образов, и всегда оно выше разума». Это, по-моему, верно. Мысли очень мешают творчеству, сочиняешь и всё думаешь, чтобы хорошо вышло. А он говорит, что хорошо будет, если не думать, а только слушать музыку своей души, тогда и будет поэзия. В жизни — никакой поэзии нет.

Лидия. Это — вы говорите или он?

Семиков. Он. Но он верно говорит, по-моему. Только я никак не могу без образов. Я вот пишу:

Лидия. Что же? Кажется, — это не плохо.

Сомов (выбежал) . Э, голубчик, что же вы пришли, а не сказали?

Семиков. Я сказал Дуняше…

Сомов. Давайте чертежи… Дуняша! Вы не для Дуняши работаете. Можете идти! Впрочем — подождите!

Лидия. Вы — скоро?

Сомов. Да. Сейчас. (Ушёл.)

Семиков. Я выписал ещё вот: «При посредстве разума высказывается многое о начале, которое выше разума. Но постижение этого начала гораздо легче при отсутствии мысли, чем при её посредстве».

Лидия (рассеянно) . Да…

Семиков. Но — как же без мысли-то? Ведь вот заметно, что и собаки о чём-то думают.

Лидия (потирая лоб) . Видите ли, Семиков…

Семиков. Я переменил фамилию, на Семиоков. Так — лучше для творчества. А то — Семиков, Кузнецов, Горшков, — какая тут поэзия?

(Выходят: Изотов и ещё двое, один — толстый, другой — сутулый; они прощаются с Лидией почтительно и молча.)

Изотов. Могу прислать вам масла.

Лидия. Спасибо, у нас есть…

Изотов. Анна Николаевна сказала — нет. А мёд — есть? Могу прислать. Отличный мёд!

Лидия. Я спрошу свекровь.

Изотов. Имейте в виду: товарищи организуют пищевой голод…

(Лидия указывает глазами на Семикова.)

Изотов. Я, конечно, подразумеваю мужика, он сам всё ест. Он рассердился на город и ест масло, яйца, мясо — всё ест! Дразнит нас, скотина. Вы, дескать, хотите без мужика жить? Гвоздей, ситца не даёте? Так я тоже ни зерна не дам! Хо-хо! Ну, до свидания!

Лидия. В город?

Изотов. Нет, мы здесь ночуем, у Богомолова. Винтить будем. Старик у нас — азартнейший винтёр. Его — маслом не корми, но — обязательно — винт! Всех благ!

Лидия. Вы сегодня весёлый.

Изотов. Дела идут хорошо. Отлично идут дела! (Ушёл.)

Семиков. О рыбах я тоже выписал…

Лидия. Что? О рыбах?

Семиков. О том, что чешуя у рыб — разная и что люди тоже не могут быть одинаковы. Но ведь чешуя-то — одёжа, вроде пиджака или толстовки…

(Сомов, Богомолов.)

Сомов. Слушайте-ка, голубчик, вы небрежно работаете! Напутали там чёрт знает как! Можете идти.

(Семиков быстро исчезает.)

Богомолов. Чистенький какой парнишка…

Сомов. Глуповат. Стихи пишет, ну и…

Богомолов. В его возрасте глупость, знаете, только украшает…

Лидия. Чаю выпьете?

Богомолов. Нет, спасибо! Н-да, молодёжь… Большой вопрос. Конечно, она получит право носить брюки и галстуки каких угодно цветов, н-но многие потребуют столыпинских галстуков, а?

Лидия. Вы очень… мрачно шутите…

Богомолов. Живём в эпоху мрачных шуток-с! Да, кстати: Яропегов — писал вам?

Сомов. Один раз.

Богомолов. Ну, как он? Поправился?

Сомов. Вероятно.

Богомолов. Странный случай, а? Ну, я удаляюсь! Старик, болтлив стал… Доброй ночи! (Идёт.)

Дуняша (входит). Самовар подать?

Лидия. Да. Пожалуйста. Кто это ходит там?