Максим Горький - Том 12. Пьесы 1908-1915

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Иван Коломийцев.

Яков — его брат.

Софья — жена Ивана.

Александр — 26 лет.

Надежда — 23 года.

Любовь — 20 лет.

Пётр — 18 лет.

Вера — 16 лет.

Г-жа Соколова.

Лещ — муж Надежды.

Якорев — околоточный надзиратель.

Федосья — няня, очень старая, полуглухая.

Горничная.

Уютная комната; в левой стене — камин. У задней стены — ширмы, за ними видна односпальная кровать, покрытая красным одеялом, и узкая белая дверь. Большой книжный шкаф делит комнату на две части, правая больше левой. Шкаф обращён дверьми направо, спинка его завешена ковром, к ней прислонилось пианино; напротив — широкий тёмный диван и маленькое окно; в глубине этой комнаты дверь в столовую. Там светло. Если к пианино поставить стул — он закроет проход в столовую. У камина в глубоком кресле сидит Яков — седой, кудрявый, бритый, лицо мягкое, читает книгу. Сзади кресла на письменном столе высокая лампа под абажуром из зелёной бумаги. У стола, тоже в кресле, сидит Федосья, в руках у неё длинное серое вязанье, на коленях большой клубок шерсти, она всё время что-то бормочет. В столовой бесшумно ходит, накрывая стол к обеду, Горничная; там же Софья — она моложава, лицо бледное, глаза малоподвижны, всегда смотрят вдаль, пристально и тревожно. Яков мешает угли в камине, она прислушивается к шуму, медленно идёт в комнату Якова, за шкафом нерешительно останавливается.

Софья. Я не помешаю?

Яков. Конечно, нет! (Встречает её улыбкой.)

Софья. Мне казалось — ты занят…

Яков (снимая пенснэ) . Чем?

Софья. Я хочу спросить тебя, — госпожа Соколова, мать того, который стрелял в Ивана, просит принять её, — как ты думаешь, принять?

Яков (нерешительно) . Не знаю… Как мать, она имеет право на твоё внимание… хотя — зачем ей обращаться именно к тебе, а не к Ивану?

Федосья (тихо и не поднимая головы, бормочет) . Ждём-пождём да опять пойдём…

Софья. Ты веришь, что стрелял этот?

Яков. Видишь ли — я думаю, террористы не лгут, заявляя, что он не принадлежит к их партии…

Софья. Мне тоже кажется…

Яков. Ты что не сядешь?

Софья (опуская голову) . Не хочется…

Яков. У тебя утомлённое лицо.

Софья (негромко) . Когда я сажусь — меня одолевает слабость. (Тише.) Извини, но я снова принуждена просить у тебя денег.

Яков (торопливо, сконфуженный) . В левом ящике стола — пожалуйста! Верхний ящик, не заперто…

Софья. Как это тяжело — обирать тебя…

Яков. Э, полно, Соня…

Федосья (бормочет) . Бери, бери у него деньги-то! Умрёт скоро…. куда ему!

(Из столовой идёт Любовь. Она горбата и — чтобы скрыть своё уродство — всегда носит на плечах шаль или плед. Теперь на ней большая жёлтая шаль. Остановилась у пианино.)

Софья (задумчиво) . Переехали мы в твой дом, а тебя, больного, загнали куда-то в угол…

Яков (смущённо) . Полно, Соня…

Софья. Я взяла сто…

(Любовь ставит к пианино стул и тихо играет.)

Яков. Послушай, я хочу предложить тебе…

Софья. Мне нужно идти, после обеда скажешь — хорошо? (Идёт.)

Яков (берёт книгу) . Когда хочешь…

Федосья (тихо напевает на мотив колыбельной песни) . Эх, Яшенька, Яша. Горька судьба наша… (Дальше слова непонятны, но всё время старуха бормочет, точно баюкая ребёнка.)

Софья (останавливается перед дочерью, не замечающей её, ждёт несколько секунд) . Пусти меня, Люба.

Любовь. Я уже мешаю?

Софья. Но как же пройти?

Любовь. Мама, где я могла бы не мешать никому?

Софья (ставит ногу на диван и так обходит стул дочери) . Ну, не злись…

Любовь (вскакивая) . Ты прыгаешь, чтобы потом получить право упрекнуть меня за свой прыжок?

Софья (уходя, тихо) . В чём, когда я упрекаю тебя…

(Любовь встаёт и входит в комнату Якова.)

Яков (тихо) . Как ты легко раздражаешься…

Любовь (спокойно) . Это все говорят. Все жалуются на меня, точно я зимний холод или осенний дождь…

Федосья (поёт) . А вот пришла Люба… А чего ей надо…

Любовь (громко) . Перестань, няня!

Федосья. Чего? (Чешет спицей голову и улыбается, глядя на Любовь.)

Яков. Ты преувеличиваешь, Люба…

Любовь. Холод и слякоть осени тоже нечто преувеличенное, ненужное, враждебное людям… Скажи, сколько мама взяла денег?

Яков. Сто рублей… А что тебе?

Любовь. Почему ты не хочешь дать сразу много, чтобы ей не просить часто? Ведь это унизительно — просить, разве ты не понимаешь?

Яков (смущён) . Ах, боже мой! Конечно, понимаю. Я и хотел сейчас предложить ей…

Любовь (как бы напоминая) . Ведь ты богат…

Яков (улыбаясь) . Был. Алюминий разорил меня…

Любовь. Зачем тебе понадобился этот алюминий?

Яков (виновато) . Я думал, видишь ли, что было бы хорошо, если бы люди получили красивый металл. Железо — тяжело и мрачно, медь — такая жирная всегда…

Любовь (вздохнув) . Какой ты смешной!

Федосья. О, господи, господи… помилуй нас, грешников…

Любовь. Ты часто ошибался?

Яков (усмехаясь) . Необходимо, должно быть, чтобы иные люди делали ошибки…

Любовь (заглядывая ему в лицо) . Я знаю одну твою ошибку.

Яков (беспокойно) . Да?

Любовь. Ты должен был жениться на маме…

Яков (испуган) . Люба!.. Это слишком сложно для тебя, пожалуй! Я не решился бы так говорить об этом на твоём месте.

Любовь. А где оно — моё место?

Яков (опуская голову) . Странно ты говоришь, право…

Любовь (настойчиво) . Почему я никогда не могу рассердить тебя? Я всех могу вывести из себя, а тебя — нет! Почему?

Яков. Бог мой, я не знаю…

Любовь. Маме было бы лучше с тобой, чем с отцом, который пьёт, играет…

Яков. Милая Люба, зачем ты так говоришь?

Любовь. Народил больных и глупых детей и вот оставил их теперь нищими на шее мамы…

Федосья (уловив слово «нищие», поёт) . Нищая братия, богова забавушка…

Яков. Так нельзя говорить об отце! Няня, молчи, пожалуйста!