Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

Дуняша. Не хулигань, старуха! Вон тараканы-то, только что выползли отсюда.

Фёкла. Титова-то бо-огатая была! Дом свиданий держала в Москве.

Дуняша. Это что за дом?

Фёкла. Вроде публичного для замужних.

Дуняша. Старик тут о перевороте говорил.

Фёкла. А о чём ему говорить? Они все тут кругом только об этом и говорят. (Взяла два куска сахара.) Без стыда, без страха. Вон они уселись, три мухомора.

Дуняша. Ты бы сахар-то не брала.

Фёкла. Ничего, я — не себе, а ребятишкам сторожа. (Смотрит в деревья.) Ты на кого сердишься?

Дуняша. Рабочая, крестьянская власть, а господа остались, — вот на кого.

Фёкла. Не сердись, они — старенькие, помрут скоро! Глупые. В старости надобно бы хорошо жить, в старости — ни жарко ни холодно, ничему не завидно.

Дуняша. Замолола!

Фёкла. Верно говорю! В молодости живёшь — беспокоишься в кого влюбиться да — как — нарядиться, я вот всё это исполняла, да дурочкой и осталась. (Дуняша ушла, Фёкла, позевнув, дремлет.) А скоро мне, Феклуше, — каюк! Вот эдак-то и с тобой будет, Дунька… Значит — учись! Все учатся… гляди-ко! Не будешь учиться, — проживёшь как мышь… в погребе…

(Лидия, Богомолов [выходят] из комнат.)

Лидия (Фёкле) . Вы что тут делаете?

Фёкла. Помогаю Дуняшке.

Лидия. А там дверь открыть некому…

Фёкла (уходя) . Дверь открыть — просто.

Лидия (Богомолову) . Прислуга совершенно несносна.

Богомолов. Да, рассуждает. Все, знаете, рассуждают. Мы — работаем. Работаем и получаем за это возмездие, например, в форме шахтинского процесса, понимаете…

Лидия. Яропегов говорит, что в этом случае инженеры действительно шалили.

Богомолов. Он это говорил? Кому?

Лидия. Мне.

Богомолов. Шалили?

Лидия. Да.

Богомолов. Это он… посмешить вас хотел! Он вообще… любит шуточки, словечки.

Лидия. Кажется, — Николай едет.

Богомолов. Да, да, он! Яропегов, эдакий, понимаете, вроде старинного нигилиста. Ни в чох ни в сон — не верит. Ну и мы ему верить не должны, так?

(Входит Сомов.)

Сомов. Извините, Яков Антонович, — опоздал!

Богомолов. По-ожалуйста!

Сомов. Завтракаем, Лида?

Лидия. Всё готово…

Сомов. Прошу к столу! А где мать?

Лидия. Идёт.

Сомов. Водочки?

Богомолов. Водку хорошо пить с Яропеговым, — да вот и он! Здравствуйте, дорогой!

(Входит Яропегов.)

Яропегов. Моё почтение.

Богомолов. Я вот только что, знаете, сказал, что вы, умея вносить во всякое дело остроту, эдакую, понимаете… лёгкость…

Яропегов. Водку пью легко?

Богомолов.Что и делает её приятней. Даже, знаете, некролог Садовникова вы написали несколько…

Яропегов. Покойников некрологи не интересуют.

Богомолов (смеётся) . Да ведь некрологи-то не для лих и пишутся, а — для нас.

Анна (входит). Здравствуйте, Яков Антонович!

Богомолов. Моё почтение, уважаемая.

Анна. Ф-фу! Посмотрели бы вы на реке — ужас! Мужчины, женщины, совершенно голые…

Богомолов. Да, да! Как в раю…

Анна. Как в аду… это — вернее!

Сомов (подвигая стул матери) . Садись, мама!

Богомолов. Эх, замечательная водка была в наше время!

У Терентьева. Тоже новенькая дача с небольшой террасой, на террасу выходит дверь и два окна; с неё до земли четыре ступени. Сад: четыре молодые ёлки, они — полузасохли; под каждой — клумба для цветов, но — цветов нет, клумбы заросли травой. Две окрашенные в зелёную краску скамьи со спинками. У забора — кегельбан, начинается он небольшим помещением, в котором стоит койка, стол, два стула. В двери и окнах мелькает фигура Людмилы, племянницы Терентьева. На террасе играют в шахматы Китаев и Семиков.

Китаев. Не видишь? Шах королеве!

Семиков. Ах ты… Скажи пожалуйста!

Китаев. Тебе, Семиков, на шарманке играть, а не в шахматы.

Семиков. Не Семиков, а Семи-оков! В «Известиях» напечатано о перемене фамилии. Семик — языческий праздник, суеверие, — понял?

Китаев. А ты — играй, двигай!

Семиков. Вот я и вставил оник: Семи-о-ков! Пустой кружочек, а — облагораживает.

Китаев. Да ты — играй! Ну, куда полез? Шах королю!

Семиков. Какой несчастный случай!

Китаев. Ну тебя к чертям! Неинтересно с тобой.

(Закуривает. Вышла Людмила, взяла стул, ушла. Оба смотрят вслед ей, потом друг на друга. Семиков складывает шахматы в ящик. Доносится пение скрипки.)

Семиков. И под стихами приятно подписать: Се-ми-оков.

Китаев. А всё-таки как ловко ни играй на скрипке, — гармонь преобладает её.

Семиков. Теперь стихи легко у меня текут.

Китаев. Как слюни. Я, брат, творчество твоё — не люблю, жидковато оно.

Семиков. Ты не понимаешь, а Троеруков…

Китаев. Он тебя хвалит, потому что — запуганный интеллигент. Хотя — башковатая личность… Правильно говорит: конечно, говорит, существует масса, но — без героев история прекращается. Это — верно: ежели я себя не чувствую героем, так меня вроде как и нет совсем. Тут можно дать такой пример: построили судно, так допустите его плавать, а ежели оно всё на якоре стоит, — так на кой чёрт его нужно?

Семиков. Да, это верно!

Китаев. Или пошлют человека в болото — плавай! А — куда по болоту поплывёшь? Вот, примерно, я…

Людмила. Китаев, ну-ка поди сюда, помоги.

(Китаев уходит.)

(Семиков вынул книжку из кармана, читает, шевелит губами.)

(Входит Миша.)

Миша. Ты чего тут делаешь?

Семиков. В шахматы играл.

Миша. Спевка — здесь, в семь?

Семиков. Да.

Миша. Арсеньеву — не видал?

Семиков. Была, занавес чинить ушла.

Миша. Стихи читать будешь?

Семиков. Могу.

Миша. Старые?

(Людмила в дверях.)

Семиков. Нет, вчера написал:

Миша. Ну, ты это брось! Кому интересно, чего ты не понимаешь?

Людмила. Как это, Ванечка, в башке у тебя заводятся такие скушные слова? Пахинида какая-то…

Семиков. Говорят — «панихида», а не «пахинида».

Людмила. Ну — ладно, сойдёт и пахинида! Сбегай-ко в клуб, там, наверное, дядя, скажи — обед давно готов. И Арсеньеву зови, если она там… (Семиков обижен, уходит. Людмила садится на стул.) Знаешь, как Саша Осипов прозвал его? Стихокрад; он, говорит, чужие стихи ворует, жуёт их и отрыгает жвачку, как телёнок. Ой, Мишка, надоело мне хозяйничать! Учиться хочу, а — как быть? Уговариваю дядю — женился бы! А я — в Москву, учиться! Ежели здесь останусь — замуж выскочу, как из окна в крапиву.