Максим Горький - Том 25. Статьи, речи, приветствия 1929-1931

Но хотя он мелок, он всё-таки вреден, как вредна пыль, вредны испарения болот и газы органического вещества, которое гниёт. В воздухе, которым мы дышим, не мало ядовитых примесей. Это очень вредно, с этим необходимо бороться «не покладая рук». Необходимо написать историю культуры как историю разложения личности, как изображение пути её к смерти и как историю возникновения новой личности, которая организуется в огне «концентрированной энергии» строителей нового мира.

На рынках, где торгуют старым хламом, сразу видишь, чем люди жили вчера, а рекламы и хроника газет хорошо рассказывают о том, чем люди живут сегодня. Говоря о газетах, я имею в виду современные «органы воспитания общественного мнения» в «центрах культуры» Европы и Америки. Я нахожу, что читать буржуазную прессу так же полезно, как полезно слушать откровенные рассказы прислуги о жизни господ. Болезни не должны да и не могут интересовать здорового человека, но медик обязан изучать их. Между врачом и журналистом есть нечто общее: тот и другой устанавливают и характеризуют заболевания. Наши журналисты поставлены выгоднее буржуазных, — нашим хорошо известны общие причины социально-патологических явлений. Поэтому советский журналист должен бы относиться к показаниям буржуазной прессы так же внимательно, как врач относится к воплям и стонам больного. Если б у нас явился талантливый человек, который, собрав достаточное количество фактов из «хроники» газет любого «центра культуры» и сопоставив эти факты с рекламами магазинов, ресторанов, увеселительных заведений, с описанием встреч, приёмов, общественных празднеств, обработал бы весь этот материал тем приёмом, которым Джон Дос-Пассос сделал свой интереснейший роман «Манхеттен» — Нью-Йорк, — мы получили бы ослепительно яркую и потрясающую картину «культурной» жизни буржуазного общества наших дней.

О чём ежедневно говорит буржуазная пресса? Вот, например, события, кратко отмеченные ею за истекший май.

«Бунт воспитанников» — из воспитательного дома бежали 14 мальчиков, 12 пойманы конной полицией, судьба двух — неизвестна. «Снова истязание малолетней». «Мать-детоубийца» — отравила двух ребятишек газом, причина — голод. «Ещё одно отравление газом» — отравились пятеро: муж, жена, старуха — мать мужа, девочка трёх лет, грудной ребёнок. «Убийство на почве голода». «Ещё одна женщина разрезана на куски». «Привычка к тюрьме» — человек, выпущенный из тюрьмы после пятилетнего заключения, явился в полицию, заявил, что он — болен, работать — не может, нищенствовать — не хочет, и попросил, чтоб его снова заключили в тюрьму. По справедливости законов» буржуазного государства это оказалось невозможным, тогда человек, «привыкший» к тюрьме, разбил стекло витрины магазина, подрался с полицией и достиг желанной цели. «Нищий-миллионер» — умер старик-нищий 80 лет, в его вещах нашли 5 миллионов крон. «Скончался 89 лет лорд Эштон, оставив состояние в 20 миллионов фунтов». «Процесс-монстр» — в Лионе 300 человек умерли, отравленные грязной питьевой водой городского водопровода». «Грандиозный проигрыш в карты». «Вчера в разных частях города совершён ряд убийств, бандиты благополучно скрылись». Слово — «благополучно» в этом случае воспринимается не как выражение иронии, а как сочувствие успеху.

Затем приводятся факты более или менее крупных мошенничеств, взяточничества, половой разнузданности, законченной самоубийством, убийством. Разумеется, я привёл здесь ничтожную часть фактов, опубликованных в течение месяца, — 90% остального — в таком же криминальном и патологическом духе. Всё это излагается очень кратко, сухим, бескровным языком, и для того, чтоб журналист несколько оживил, раскрасил свой язык, необходимо, чтоб «ещё женщина» была разрезана на куски особенно садически искусно или чтоб дюссельдорфский убийца, рабочий Кюртен, возвёл на себя 53 преступления, а затем «внезапно сухо заявил следователю: «Что вы скажете, если я теперь откажусь от всего этого жульничества?» Вопрос «сенсационный», но работа полиции буржуазных государств становится вообще сплошной сенсацией, и поэтому советского читателя вопрос Кюртена не должен удивлять. В конце концов не понимаешь: зачем это публикуют? Никаких комментарий материал «хроники» не вызывает в буржуазной прессе. Чувствуется, что он стал обычным, никого не возмущает, не тревожит. Раньше, до войны, — возмущал. Тогда сентиментальные люди писали кисло-сладкие статейки о «болезнях общественного организма», выражая различные чувства, за которыми пряталась иногда — тревога, а чаще — раздражение «культурных» людей, которые обеспокоены «ненормальными фактами».

В наши дни буржуазную прессу не интересуют бытовые драмы потому, что ежедневная гибель различных мелких людей десятками и сотнями давно уже вошла в обычный порядок дня и не изменяет жизни и ничем не грозит людям, которые хотят жить весело и спокойно. Размножаются роскошные кино, ещё более роскошные рестораны с потрясающими стены и потолки джазами, поражает обилие реклам о средствах против «упадка сил» и замечательно красноречивых реклам врачей-венерологов. Но ведь всё это шумело и до 14 года? Да, шумело, но — не так оглушительно. А теперь кажется, что буржуазия «центров культуры» единодушно признала, что:

Это проповедовал с кафедры небогатого кабака тонконогий человек с большим животом, сильно нарумяненный, с безумными глазами наркотомана.

Я — сгущаю краски? У меня нет желания делать это, ибо я знаю, что гнилостное разложение заразительно. Краски жизни сами по себе становятся всё гуще и ярче. Наверное, это потому, что температура жизни поднимается и веселие буржуазии лихорадочно — от лихой радости. В нашем языке под словом «лихо» не всегда понимается здоровая удаль, чаще «лихо» значит — худо. Буржуазия пытается сделать свою жизнь весёлой, для того чтоб подавить унылое предчувствие конца её дней.

Мне кажется, что я не плохо знаком с газетными работниками Америки и Европы. Я думаю, что они — мастеровые, тяжёлое и беспокойное ремесло которых внушает им чувство глубочайшего равнодушия к людям, и что они весьма похожи на прислугу психиатрических больниц, которая привыкла считать и пациентов и докторов одинаково сумасшедшими. Этим равнодушием и объясняется невозмутимое бесстрастие сообщений о самых разнообразных фактах действительности.

Например:

«Вчера некто Ганс Мюллер съел, на пари, 36 пар сосисок в течение одиннадцати минут».

«В 1928 году в Пруссии покончили с собой 9530 чел., из коих 6690 мужчин и 2840 женщин. На города приходится 6413 самоубийц, на деревни 3117».