Александр Ржешевский - Тайна расстрелянного генерала

— Ваша армия разбита!

Ответом было жуткое, зловещее молчание побежденных.

— Раз агитируют, значит не разбита, — вполголоса проговорил капитан.

Рустам оглянулся, испугавшись за него. Парень со шрамом стоял сзади, переминаясь с ноги на ногу.

— Сейчас, — продолжал переводчик, надсаживаясь, — с вами будет говорить господин агитатор, который добровольно перешел на сторону великой Германии. И оказывает ей большую помощь в борьбе с большевиками. Фюрер и Германия ценят таких людей и доверяют им. Все, кто верно будет служить великой Германии, могут рассчитывать на помощь и снисхождение.

Господин агитатор выступил вперед. На нем была немецкая форма, но без погон. Несмотря на жару, тяжелый военный френч, брюки и сапоги. На голове фуражка фашистской армии. Обмундирование выглядело довольно приличным. Внешний вид его говорил о том, что ему живется неплохо.

— Красная Армия разбита! — снова закричал он. — Доблестными германскими войсками взята Москва! Остатки русских войск катятся за Урал. Большевизм, терзавший народы, перестал существовать.

Рустам отключился, слушая вполуха. Агитатор говорил, что в России всегда все держалось на насилии и теперь, когда появилась возможность, честные люди стали переходить к немцам, на сторону фюрера. Германскому командованию дорого обходятся военнопленные. Поэтому они должны отработать свое содержание.

При этих словах, как ни страшен был каждый час плена, многие заулыбались. Даже Рустам улыбнулся, несмотря на боль. Как содержали, чем кормили, знали по себе.

Агитатор начал уговаривать пленных вступать в немецкие рабочие команды, добросовестно выполнять все распоряжения. Обещал, что наиболее старательных пошлют в различные школы, а тем, кто желает воевать вместе с немецкими войсками против комиссаров, могут выдать оружие.

Рустаму показалось знакомым широкое лицо с мокрыми губами, которые агитатор беспрерывно вытирал.

— Это ведь Жабыч! — ахнул кто-то. — Вот гад! С нас шкуру драл от имени большевиков. Теперь же первый немцам служит.

Парень со шрамом переминался с ноги на ногу.

Агитатор начал угрожать. Сказал, что тех, кто не будет помогать немцам, ждет суровая кара. Велел обращаться с заявлениями к господину коменданту.

Затем агитатора быстро убрали, пленных развели.

Утром убирали умерших. Одно лицо показалось Рустаму знакомым. Он бы не узнал, если б не вымазанный землей шрам.

— Когда? — шепотом спросил он у капитана, чувствуя, что боль опоясывает его с новой силой.

Капитан взглянул буднично, будто речь шла о самом обыкновенном деле и обронил:

— Завтра!

— У меня на Иссык-Куле дом и жена, — сказал Рустам неожиданно. — Двое детей. Дочка и сын.

Падал снег, и казалось, что мороз отпускает понемногу. В ночном бою бойцы пропахали километров пять по глубокому снегу, и теперь те, кто уберегся не только от смерти, но и от ранений, свалились без сил.

Москва лежала позади, близко, огромная, неведомая для Ивана Латова. Он так и не был там, видел только в кино. И подумал, что Васька Гвоздев, местный пацан, наверняка бывал в Москве. И вел себя на улицах как заправский столичный житель. Иван хотел спросить его про мавзолей и Красную площадь, где был военный парад и выступал Сталин. Тогда это всех ошеломило. После парада уже никто не думал, что будет отступление. Так и вышло. Уперлись наконец-то! Начало прибывать пополнение. Заснеженные леса словно наливались живой кровью, набирали силу. За спинами пехоты скапливались минометные и артиллерийские войска. Легкие пушки выкатывали на прямую наводку. За ними через каждые двадцать метров — танковый ствол. Не то что в июле! Зато впереди не Буг и не Днепр, а река Истра. Сколько обратно-то отымать! Ну да лишь бы начали.

Иван поглядел вдаль, угадывая по деревьям и кустарникам русло реки. Голые берега простреливаются вдоль и поперек. Но броды разведаны, и танки пройдут. Приказ, скорее всего, придет в сумерки.

Ивана сморила усталость. Он засыпал и мгновенно просыпался, успевая за короткий миг увидеть свой дом — и почему-то Надежду. В избяном сумраке, зимой. Маруська совсем не снилась. Только Надя. И уже не было в его воображении женщины желаннее. Думалось так, будто они с Надеждой не расставались вовсе, не ссорились и она не уезжала, только война их развела, война виновата. И он уверял себя, что после войны не пропустит, не потеряет даром ни одной минуточки.

Очнулся Иван опять мгновенно, когда прошла команда на подъем. А уж минуло, судя по сумеркам, не меньше часа. Из-за низких облаков, сплошь застилавших небо и сыпавших снегом, реку невозможно было угадать. Их придвинули еще на километр к опушке леса, а вернее, к огромному полю, в дальнем конце которого, на косогоре, разметалось село. Иван узнал одинокий шпиль разрушенной церкви.

Неделю назад они оставили это село без боя, ночью, потому что отступать через поле под огнем было тяжело. Зато при наступлении об этом никто не думал.

Рядом с Латовым рухнул в снег Васька Гвоздев. Вместе с двумя пацанами он пристал к батальону на прошлой неделе, когда они отступали тут. Местные парнишки ночью приползли в расположение части. Потом еще какой-то старик учитель добрался до них. Все четверо просили винтовки. Ротный, заикаясь после контузии, досадливо отмахивался:

— Н-нету, ребята, н-нету! Вот у-у-убьют кого, тогда возьмете.

К утру новобранцы вместе с учителем получили винтовки. А к вечеру двоих не стало. Теперь Васька Гвоздев, высокий, худой, сумрачный, молча вглядывался в горизонт, где скученно лепились избы.

— Небось домой тянет? — посочувствовал Иван, искоса глянув на молодое безусое лицо. — Вот он, рядом.

— А у меня там нету никого, — ответил Гвоздев. — Мать с госпиталем эвакуировали. Сестренку убили. Отец как ушел на фронт, так ни одной весточки. Погиб, наверное. А может, в плен попал? Одна надежа осталась.

Говорил он просто, без выражения. А ледяной холодок не таял в серых глазах. Иван подумал, что на войне возраст не имеет значения. Этот безусый паренек пойдет сейчас на нож, на штык, на пушку, лишь бы достать врага. И эта одна забота теплит в нем жизненный интерес.

— Плен хуже смерти, — заметил Иван.

Васька медленно повернул голову, сощурил припорошенные инеем ресницы. На скулах, стянутых морозом и побелевших, вскипели желваки.

— Для меня — да! — быстро ответил он. — А представить, что отец еще живой, не убитый, — это сказка. Когда пойдем?

Иван скосил на него глаз и ничего не ответил. Солдатская жизнь приучила его делать то, что было полезно в данный момент. Не отвлекаться по пустякам. Вопрос, который от него не зависел, был именно таким. В мыслях он уже давно дошел до Минска, а приходилось сидеть тут, в подмосковных лесах. Ну да теперь недолго, подумал он. И еще одна мысль, уже не бесполезная, засела в мозгу. Он подумал, что в будущей атаке надо приглядеть за местным пареньком. Хотя бы в первый раз, если дойдет до рукопашной. А то ведь сгорит в момент, даже не дотянувшись до врага. Силенка в нем есть. Но драки бывают, как говорила бабка Лукерья, не по силе, а по удаче. Надо бы ухватить эту самую удачу. За другого — не за себя. Своей близкой смерти Иван не чуял, а за Ваську беспокоился.