Евгений Козловский - Грех

-- Ты ведь спишь, правда? Можно, я тебя поцелую, покаты спишь? Ты ведь во сне засебя не ответчик, аесли Богу твоему надо, пусть он тебя разбудит. Я ж перед Ним не виновата, что влюбилась, как дура! -- и Нинкапотянулась к подушкам, осторожно поцеловаламонахав скулу над бородою, в другую, в сомкнутые веки, в губы, наконец, которые дрогнули вдруг, напряглись, приоткрылись. Не то, что бы ответили, ною -- Я развратная, да? Наверное, я страшно развратная, и, если Бог твой и впрямь есть, -- шепталажарко, -- в аду гореть буду. Но ведь рая-то Он все равно навсех не напасется, надо ж кому-нибудь и в аду, -асамазапустилауже руку под одеяло, ласкаламонахово тело, и он, напряженный весь, как струна, лежал, вздрагивая от нинкиных прикосновений. -- А засебя ты не бойся, ты в рай попадешь, в рай, потому что спишью

Нинкараскрылаего рубаху, целовалагрудь, и он так закусил губу, что капелькакрови потекла, спряталась в русой бородке.

-- Господи! как хорошо! Это ж надо дуре было влюбиться! Господи, как хорошо! -- и тут судорогапрошлапо монахову телу, и он заплакал вдруг, зарыдал, затрясся:

-- Уйдите! Уйдите, пожалуйста!

Нинкаотскочилав испуге, в оторопи, платье поправила.

-- Ну чего вы! -- сказала. -- Чего я вам такого сделала?! -- но монах не слышал: его билаистерика.

-- Ты дьяволица! -- кричал он. -- Ты развратная сука! Ты!.. ты!..

И тут нинкин взгляд похолодел.

-- Ф-фавён! -- бросилаонаи, хлопнув дверью, выскочилаиз комнаты, из домую

юавернулась, когдауже вечерело: вывалилась из распухшего пикового автобуса, оберегая охапку бледно-желтых крупных нарциссов, нырнулаво двор, ускорилашаг, еще ускорила. По лицу ее видно было, что боится опоздать.

Лифт. Дверь. В квартире тихо. Светане зажигая, не снимая плащика, разувшись только, чтоб не стучать, покралась с белеющей в полутьме охапкою в свою комнату.

-- Прости меня, -- шепнула, вывалилацветы наковрик перед кроватью и тут только не увиделадаже -- почувствовала, что монаханету.

Зажгласвет здесь, там, накухне. Заглянулаи в ванную. Сушильные лески были праздны. Заметилазаписку, придавленную к столу монаховым перстнем: храни вас Господь.

Нинкапрочиталатри эти слованесколько раз, ничего не понимая, перевернула, перевернулаеще и заплакала.

В дверях стоялавернувшаяся с работы бабулька, печально смотреланавнучку.

Нинкаоглянулась:

-- Он ни адресане оставил, ничего. Я ведь даже как звать его не спросилаю

Лампадапомигивалаперед иконою, но монах не молился: положив подбородок наопертые о столешницу, домиком, руки, глядел сквозь окно в пустоту. Вокруг было темно, тихо. Далеко-далеко стучал поезд.

Монах встал и вышел из кельи. Миновал долгий коридор, спустился лестницею, выбрался во двор. Нафоне темно-серого небасмутно чернелись куполасоборов. В старом корпусе светилось дваразрозненных окна. Монах подошел к одному, привстал нацыпочках: изможденный старик застыл наколенях перед иконою.

Монах вошел, зашагал под древними белеными сводами, редко отмеченными зарешеченными, как в тюрьме, лампочками, остановился возле двери, из-под которой сочился слабый, желтый свет. Постоял в нерешительности, робко постучал, но тут же повернулся и побежал прочь, как безумный.

Дверь приотворилась. Старик выглянул и успел только заметить, как мелькнул наизломе коридорного коленаветром движения возмущенный край черной рясыю

ТолпавынеслаНинку из вагонаметро наее станции и потащилак выходу.

Нинкаспиною почувствовалапристальный взгляд, обернулась и меж покачивающихся в ритме шагаголов увиделанапротивоположной платформе монахав цивильном, ошибиться онане могла. И в том еще не моглаошибиться, что монах здесь ради нее, ее поджидает, высматривает.

Нинкадвинулась встречь народу, что было непросто; монах, перегораживаемый составляющими толпы, то и дело исчезал из поля зрения. Нинкадаже, привстав нацыпочки, попыталась подать рукою знак.

Вот уже два-три человекавсего их разделяли, и монах смотрел наНинку жадно и трепетно, как подошел поезд и в последнее мгновенье монах прыгнул в вагон, отгородился пневматическими дверями.

-- Монах! Монах! -- закричалаНинка, в стекло застучала, в сталь корпуса, но поезд сорвался с места, унес в черный тоннель ее возлюбленногою

Все было странно, не из той жизни, в которой Нинкавсю жизнь жила: долгополые семинаристы, хохоча, перебегали двор, старушки с узелками переваливались квочками, важные монахи в высоких клобуках, в тонкой ткани эффектно развевающихся мантиях шествовали семо и овамо, высокомерно огибая кучки иноземцев, глазеющих, задрав головы, насиние и золоченые купола.

Но и Нинкабыластранной: скромница, вся в темном, никак не туристказдесь -скорее, паломница.

Юный мальчик в простой ряске, десяток волосков вместо бороды, шел мимо, и Нинкаостановила:

-- Слушай!.. Ой, проститею А тыю выю вы -- монах?

-- Послушник, -- с плохо скрытой гордостью ответил мальчик.

-- А как вот этавотю -- показалаНинканамальчикову шапочку, -- как называется?

-- Скуфья, -- сказал мальчик. -- Вы только это хотели узнать?

-- Да. Нет! Где у васю где живут монахи?

-- Кого-нибудь конкретно ищете?

-- Н-нетю просто хотелаю

-- Вон, видите: ворота, стена, проходная?.. Вон там. Извините, -- и мальчик пошел дальше, побежалю

Нинканаправилась к проходной. Молодой дебил стоял рядом с дверцею, крестился, как заводной, бормотал, и тонкая ниткаслюны, беря начало из углаего губ, напрягалась, пружинилапод ветерком; женщины с сумками, с рюкзаками, с посылочными ящиками -- гостинички братьям и сыновьям -- молча, торжественно сидели неподалеку наскамейке, ожидая приема; зазастекленным оконцем смутно виднелось лицо вахтераю

Воротаотворились: двамужикав нечистых телогрейках выкатили натележке автомобильный мотор, -- и Нинкасквозь створ углядела, как высыпали монахи из трапезной. Пристроилась, чтоб видеть -- ее монашка, кажется, не было среди них; впрочем, навернякали? -- в минуту рассыпались они, рассеялись, разошлись по двору, дварослых красавцатолько остались в скверике, театрально кормя голубей с рук.

Нинкавошлав проходную, спросилау сухорукого, в мирское одетого вахтера:

-- Что? Туданельзя?

-- А вы по какому делу?

-- Ищу одногою монаха. Оню -- и замялась.

-- Как его звать? -- помог вахтер.

-- Не знаю, -- ответилаНинка.

-- В каком чине?

-- Не знаю. Кажетсяю нет, не знаю!

Вахтер развел здоровой рукою.

-- Я понимаю, -- сказалаНинка. -- Извините, -- и совсем было ушла, как ее осенило. -- Оню оню неделю назад егою побилию Сильно.

-- А-аю -- понял вахтер, о ком речь. -- Агафан! Сейчас мы ему позвоним.

-- Как вы сказали? Как его звать?

-- Отец Агафангел.

Телефон не отвечал.

-- Сейчас, -- сказал сухорукий, сновавзявшись задиск. -- Вы там подождите, -- и кивнул запроходную.