Андрей Кранин - Дочки-матери

"Замшевый пиджак" по имени Генрих Шнуровский действительно оказался режиссером. Однако, режиссером тайного кино, такого кино, продукты которого продавались в электричках глухонемыми инвалидами с потерянными в боях конечностями, или распространялись среди "своих", по специальному заказу. Прямо говоря, тридцатилетний "режиссер" Генрих Иванович Шнуровский, уроженец города Боровичи, Хмельницкой области снимал жесткое советское "порно". Жесткое оно было в относительном измерении. По фабуле и сценическому антуражу оно, конечно, было мягким и даже стыдливым, но по отношению и сравнению с массовым народным кино жестче фильмов тогда не существовало. Конечно, Генрих Иванович ходил под статьей, сопрягая свою творческую деятельность с ежедневным риском быть пойманным и осужденным за многочисленные правонарушения - от растления малолетних до незаконной коммерческой деятельности. Но его это не сильно беспокоило, потому что среди его постоянной клиентуры были и такие персоны, которым по долгу службы надо было оберегать закон. Однако, дружеские и деловые связи с Генрихом не позволяли им вот так вот взять и бросить его на нары. Оставаясь не чуждыми всем человеческим страстям и слабостям, эти люди представляли собой ту самую десницу, оберегающую оборотистого коммерсанта-пионера от юридических опасностей. Дело у Генриха было уже поставлено с размахом - была оборудована подпольная киностудия, замаскированная под фотоателье "Милый образ", была собрана совершенно безнравственная труппа актеров, временами обновляемая новыми талантами, и денежный, не облагаемый государственными налогами поток мерно тек в карман отечественного Тинто Брасса, позволяя развивать бизнес и окружать себя комфортом.

Когда Генрих увидел Регину, он сразу понял, что это как раз то, что украсит его новый шедевр. Женская составляющая труппы уже как раз пообносилась, частично спилась, частично забеременела, да и как-то спала с лица - нужны были свежие кадры. Регина подходила идеально.

Регину, к легкому удивлению Генриха уламывать долго не пришлось. Несмотря на недоброжелательную встречу, дальнейшие отношения выстраивались почти идеально. Это была милая особенность Регины - её всегда притягивало все, что пахло деньгами. Наконец-то в её жизни наступила светлая полоса. Генрих со временем стал для неё не только режиссером, сценаристом и продюсером (в советском токовании этого слова), но и сексуальным наставником. Что уж греха таить - снимаясь в "порно" изображать из себя невинность было неубедительно. Со временем предложения из традиционного кино вообще перестали поступать, и Регина посвятила себя целиком служению подпольной музе. Но и её отношения с Генрихом не стояли на месте. И однажды летним, дымчатым от июльской жары, днем Регина сообщила Шнуровскому, что она беременна.

- Ну а я-то здесь при чем? Уже обдумывая замену, актрисы, выбывающей из строя по причине профнепригодности, спросил Генрих.

- Как при чем? Ребенок ведь твой? - Регина понимала, что борьба будет сложной.

- А почему не Дубинина, не Марковского, не Шольца, или, кто у нас там ещё в штате?.

- Ты ведь знаешь, что кроме тебя я ни с кем не сплю, - слезы уже начали появляться на глазах у Регины.

- А если ты меня коварно обманывала?

- Слушай, я тебе вот, что скажу. Ты знаешь, что ребенок твой. Аборт я делать не могу - у меня резус положительный, придется рожать. Хочешь ты этого или не хочешь, но это случилось, и ничего я тут поделать не могу. Ты знаешь, что мне от тебя надо. Если не печать в документах, так хоть с деньгами помоги.

- Регина, детка, да если бы всякий раз, когда ко мне приходит баба, с которой я переспал, и говорит, что она от меня беременна, я женился на ней, то меня уже давно бы привлекли за многоженство, а все мои доходы уходили бы на алименты. Ты сопли лучше подотри, и подумай, чем ты себе сама можешь помочь. Будешь проявлять лишнее беспокойство и настырность, придется парочку картин показать твоей маме. Она ведь следит за твоим творчеством.

- Скотина, я знала, что ты - скотина, но что такая! - Регина отчетливо поняла, что ломится в железобетонную конструкцию, и пробить её она не сможет, даже подогнав танк. Все рухнуло. Все потеряно. За те годы, что она снималась у Генриха, она не сделала никаких сбережений - было много соблазнов, все хотелось попробовать. Прорва денег уходила на тряпки у спекулянтов и рестораны. Теперь она осталась одна, без работы, по существу без денег, да ещё с ребенком у которого никогда не будет отца. Идти ей было некуда - о том, чтобы заявиться домой к маме не могло быть и речи. Еще тогда, когда она объявила матери, что переезжает жить к Шнуровскому, её мать - завуч школы и депутат райсовета - сказала ей, что она всегда была позором семьи, но позором терпимым. Теперь она переходит в новую ипостась - уличной шлюхи, соответственно от нее, отличника народного образования и педагога с тридцатилетним стажем она не получит ни помощи, ни участия. А прогноз, который её прозорливая мамаша дала на будущее, был почти полной аналогией той ситуации, в которой и оказалась Регина, спустя годы. Излишним было бы говорить, что за это время между ними не состоялось не единого телефонного разговора, ни мимолетной встречи, не случайно переданного через знакомых привета.

В связи с беременностью Регину не только "уволили" с "киностудии", но и, не смотря на проявленное сопротивление, выселили из барской квартиры Шнуровского на улице Качалова. Ей было выдано "пособие по уходу за ребенком" из щедрого кармана биологического отца, и снята квартира - из соображений экономии в отдаленном районе нового строительства. У Регины была ужасная беременность - токсикоз мучил её постоянно, и, она все время надеялась, что у неё будет выкидыш. Ей помогала только одна подруга, уцелевшая ещё со времен её кинокарьеры у Шнуровского.

Родила она досрочно. Девочка вышла дохленькая, болезненная, не сразу закричала.

- Ну, малохольная, просыпайся, получай дитя на кормежку, - так оглашала палату своим зычным голосом дежурная нянька баба Таня, раздавая детей на кормление. Регина неохотно вставала, брала в руки туго упленутый кулек, содержащий крохотное голубоватое тельце. Она ничего не чувствовала, кроме свинцовой тоски и беспросветного одиночества. Присутствие ещё одного живого существа в её неопытных руках это одиночество только сгущало.

Девочка грудь не брала, да Регина и настаивала. Так, что её всегда уносили голодной. Нянька страшно ругалась "Понарожали здесь, как кошки уличные, а дите и накормить толком не могут", но девочку жалела и докармливала её потом из бутылочки.

Больше всего раздражало Регину, когда соседки по палате, свесившись наполовину из окна, и напустив в палату весеннего воздуха, ворковали со своими мужьями, пришедшими потоптаться под окна роддома. К ней никто не приходил, ею никто не интересовался, она была никому не нужна. "Но и мне никто не нужен", решила про себя Регина и направилась в кабинет главврача.