Феликс Кривин - Простые рассказы

- Так они у вас и света белого не видят?

- Не видят. У них другое направление. Их дело вес давать. Даст вес может считать, что миссия его выполнена.

- План у нас большой по мясу, - пояснил Довгалюк.

- Значит, если голову поднимет?..

- Сразу по рогам. Электропастух у нас не спит, не гуляет.

- Да, это коррида... - сказал гость.

- Представляете, как называет? Коррида, говорит. Думает, мы не знаем, что такое коррида. Это вы, Андрей Андреевич, воспитали такого сынка. Никакого понятия об экономике.

- Он у меня физик. Теоретик, - как бы оправдываясь, сказал Андрей Андреевич.

- В теории оно, конечно. А вот на практике... - Загогуля покрутил головой, то ли выражая свое отношение к практике, то ли к тем, кто ее недооценивает. - Я вам так скажу: жизни они не знают.

- А эти - знают?

- Эти? Знают! - уверенно сказал Загогуля, но тут же спохватился: - Кто - эти?

- Бычки.

Завфермой засмеялся:

- Это что - такой анекдот? Им, бычкам, знать жизнь необязательно. У них другое направление: мясо давать.

- У каждого в жизни свое направление, - философски обобщил Загогуля. Угадаешь - твоя взяла, не угадаешь - всю жизнь будешь мучиться. Вот вы, к примеру, читаете лекции о любви и дружбе. Это ваше направление. - Загогуля блаженно улыбнулся. - Хорошо это у вас получается, особенно о любви. Моей бы Марьке такие лекции каждый день слушать.

- А они у вас не знают любви.

- Они не знают? - возмутился завфермой. - Да вы спросите Андрея Андреевича! Он у них директор.

- Я говорю про бычков.

- Опять вы шутите!

- Не шучу. И не подумайте, что я против решения мясной проблемы. В этом мы все заинтересованы, но ведь не любой же ценой. Сами подумайте: всякое существо на земле рождается для жизни. Природа вокруг такая - да если ее не увидеть, незачем и рождаться на свет.

- Им нельзя не рождаться, у нас план, - напомнил Загогуля. - Они у нас для дела рождаются и для дела живут.

- Ты-то, Степан, живешь не только для дела, - сказал Андрей Андреевич, который после пятой рюмки начинал переходить на личность. - А если б тебя вот так - по рогам? Чуть что - по рогам?

- Меня и так по рогам.

- А меня? Меня не по рогам? - горячился завфермой. - Да я, если хотите, буду лучше в хлеву стоять на всем готовеньком. Я бы стоял смирно, голову не поднимал, пусть меня только про план не спрашивают.

- Коррида... - сказал гость. - Так, глядишь, у нас ни дружбы, ни любви не останется. Одна коррида.

- Зачем же смешивать мораль с экономикой? - обиженно заметил Довгалюк, председатель сельсовета.

- А они сами смешиваются. Как в этом анекдоте со свиньей. Глазом не успеешь моргнуть - свинья уже сидит в тачке.

- Сидит, - сокрушенно кивнул Загогуля. - Я ей, главное, говорю: ты хоть мать пожалей. А у нее - никакой жалости.

- Откуда ж у нее жалость возьмется? Коррида!

- Какие-то грустные у вас анекдоты, - сказал Довгалюк. И его поддержал завфермой:

- Анекдот должен быть анекдот, а дело должно быть дело. Нельзя любовь и дружбу переносить на быков, иначе мы никогда не решим мясную проблему. Мораль хороша, когда решена мясная проблема.

- Так ли она хороша? - усомнился гость.

Загогуля в третий раз за вечер вздохнул:

- Какая там мораль! Мораль давно уже сидит в тачке.

- Ну, я пошел, - сказал директор школы Андрей Андреевич, который после шестой рюмки всегда шел спать.

1980

ДАЛЕКО ЗА СПИНОЙ

Дядя Федя вышел на пенсию, оглянулся и увидел свою жизнь. Прежде он редко на нее оборачивался. Он даже не задумывался, есть она там или нет, а она, оказывается, неотступно брела за ним и теперь, устав от долгой дороги, прилегла за его спиной - вся как на ладони.

Где-то там, в ее начале, до сих пор стреляло и гремело - была война. Другие жизни обрывались, а его текла и текла, как тоненький ручеек сквозь пожары и стихийные бедствия. И вот дотекла до пенсии. Чудеса!

Там, где кончалась война, дядя Федя увидел себя на базаре большого города. Он продавал картину. Тогда многие кормились живописью. Кошечек рисовали, собачек. Лирические картинки с душевными надписями.

Дядя Федя тоже решил подработать живописью, хотя его больше увлекала литература. Но литературой подработать нельзя - так, чтобы написал и сразу на продажу. Правда, есть и такие, что пишут на продажу, но на базаре это не продашь, непременно нужно где-нибудь напечатать. И все же любовь к литературе воспитала у дяди Феди вкус не только к занимательной форме, но и к глубокому, серьезному содержанию. Он не стал рисовать собачек и кошечек, а выбрал более достойный и даже знаменитый сюжет: Иван Грозный убивает своего сына.

Дядя Федя никогда не видел эту картину в подлиннике и срисовал ее с репродукции, напечатанной в каком-то журнале. Там, в журнале, картина была уменьшена, а он ее увеличил, так что получилось опять, как в подлиннике, только нарисовано похуже.

Все на картине дяди Феди было, как на картине Репина: и кровь, и смерть... Но время было не то, чтоб кого-то удивить кровью и смертью. Может, потому на картину и не было покупателей.

Дядя Федя стоял с картиной долго, чуть ли не целый день. Внутри у него было сухо и пусто, как будто там поместилась вся Голодная степь, о которой он читал в учебнике географии. Так и простояли целый день на базаре втроем: один наяву, двое на картине - и неизвестно, кто из них хуже выглядел: убитый сын, безумный отец или он, дядя Федя, не нарисованный, а живой, посторонний в сюжете великого Репина.

Но вот перед картиной остановился пожилой лейтенант, в очках с металлической оправой. Тогда еще встречались пожилые лейтенанты в очках, с глазами, внимательными и мудрыми, как у полковников. Старые интеллигенты, которых жизнь постоянно отрывала от их интеллигентных дел: то в революцию, то в эмиграцию, то на строительство каналов, то на войну.

Пожилой лейтенант стоял перед картиной дяди Феди, как в Третьяковской галерее, только в значительно большей толчее. Наконец он спросил:

- Сто рублей за картину будет не мало?

Сто рублей в то время было мало, очень мало. Для тех, кто имел сто рублей. А для дяди Феди это было целое состояние. На сто рублей можно было купить буханку хлеба.

- Вот вам сто рублей, - сказал лейтенант. - А картину оставьте у себя и больше никогда ничего такого не рисуйте.

Там, в на-чале жизни, дядя Федя почувствовал себя оскорбленным. Получалось так, будто ему подали милостыню.

- Если не берете картину, забирайте свои деньги, - сказал он, хотя в Голодной степи уже начинались голодные бури.

- Хорошо, я возьму картину, - сказал лейтенант. - Я понимаю, вы любите Репина... Но зачем же зарабатывать на любимом?

Там они и расстались - в начале жизни. В начале дяди Фединой жизни, а у лейтенанта это было уже ближе к концу.

А сейчас и жизнь дяди Феди была ближе к концу. Он смотрел на нее, лежащую за спиной, узнавая места, события, лица... Вон там он учился... А там работал редактором... Не художником, не писателем, а издательским редактором... До самой пенсии, всю свою жизнь...